Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 1

Не дописав грамоты, голова ткнулся на стол, почувствовал за все дни и ночи бессонные дремоту, сказал себе:

– А, не ладно! Кости размять – лечь надоть…

Встал полусонный, поправил факелы, задул свечи и, не снимая сапог, отстегнув саблю, сунулся ничком на кафтан и неожиданно мертвецки, как пьяный, заснул.

В густой тени, упавшей на землю от городовой стены и башни, занявшей своей шлыкообразной полосой часть площади, толпились стрельцы в дозоре за Сукниным и Рудаковым. Мимо стрельцов, расхаживающих с пищалями на плече, проходила высокая стройная баба, разряженная по-праздничному; за ней, потупив голову, подбрасывая крепкие ноги по песку, шла такая же рослая девка с распущенными волосами, в цветном шелковом сарафане, под светлой рубахой топырилась грудь.

– Э-эх!

– Эй, жонка! Кой час в ночи?

– А кой те надо, служилой?

– Полуночь дальня ли? Нам коло того меняться.

– Еще, мекаю я, с получасье до полуночи. – Баба подняла на луну голову.

– Э-эх, дьявол!

– Ладна, что ли, баба-т?

– Свербит меня, глядючи! Ладна.

– Эй, жонка! Чье молоко?

– Не, не молоко, служилые, – квас медовой с хмелиной…

– Большая в ем хмель-от?

– Малая… для веселья хмель! – Баба остановилась, сняла с плеча кувшин.

– Чары, поди, нездогадалась взять?

– Не иму – девка будто та брала? На именины к брату идем, ему и квасок в посулы.

Стрелец подошел, заглянул в кувшин.

– Э-эх, квасок! Дай хлебнуть разок!

– Не брезгуешь? Испей, ништо…

– Ты, знаю, хрещена, чего брезгать!

– Я старой веры. – Баба взяла у девки заверченную в плат серебряную чару.

– Чара – хошь воеводе пить!

– В посулы брату чара. Пей!

– У-ух! Добро, добро.

Подошел другой.

– Тому дала, а мне пошто не лила?

– Чем ты хуже? Пей во здравие.

– Можно и выпить? Ну, баба!

– Пейте хоша все – я брату у его на дому сварю… Именины-т послезавтра – будем ночевать.

– Кинь брата! Не поминай…

– Мы добрые – остойся с нами.

– Ге, черти! Дайте мне!

– Все вы службу государеву справляете, за ворами, чтоб их лихоманкой взяло, караулите – пейте, иному кому, а вам не жаль!..

Десять стрельцов, чередуясь, жадно сосали из чар густое питье.

– Диво! Во всем городу черт народ, а вот нашлась же хрестьянская душа.

– Стой пить – ты третью, мы только по другой. Не удержи, то все один вылакаешь!

– Пей, да мимо не лей!

– Э-эх! Черт тя рогом рогни.

В лунном сумраке заискрились глаза, языки и руки заходили вольнее.

– Полюбить ба экую?

– Не все разом! Пейте, полюбите, время есть – по муже я давно скучна…

– Слышь, парни! Любить жонку отказу нет. Ты вдовая?

– Вдовею четри года.

– Я пищаль ужотко суну к стене!

– Кинь!

– Песок сух – ржа не возьмет!

– Сотона ей деется, коли ржа возьмет!

– Пропади ена, пищаль! Плечи мозолит десятки лет…

– Устряпала!

– Утяпала-а!

Кинув пищаль, стрелец запел, обнимая бабу:

Другой, вихляясь на ногах, крикнул:

– Век ба твое питье пил!

– Дьяволовка! Зелье ж сварила – голова, как не пил, глаза видят, а руки-ноги деревянны есть!

– Я первой тебя кликнул.

– Ладно – только допивайте!

– Допьем! Нешто оставим?

Один, пробуя взять с земли пищаль, бормотал:

– Робята! Как бы Сакмышев не разбрелся? Нещадной он к нам!

– Не трожь пищаль – кинул и я! Перст с ним, головой.

– Xo-xo! Степью шли, сулил водки, еще от него нынь не пивали.

– Сам пьет! Я б его родню голенищем…

– А кинем все да в море?

– Его уведем!

– В мешке? Ха-ха-ха.

– А ей-бо, в мешке!

– Ха-ха. Стоит, черт!..

– Хо-хо…

– Ждите тут! Баба вам, я девок больше люблю…

– И я!

– К черту свояков!

Девка в шелковом, светящемся при луне сарафане, слыша сговор, отодвинулась к площади. Стрельцов вид ее манил, и особенно разожгло хмельных, когда на их глазах она расстегнула ворот рубахи. Стрельцы, ворочая ногами, двинулись за ней, уговаривая друг друга:

– Не бежи, парни-и… Спужаете!..

– Эй, только не бежи! Она, вишь, резва на ногу, мы тупы…

– Меня худо несут!

– И ме-е-ня становят ноги!

– Вертаемся?

– Ото правда! Ближе к дозору…

Трое вернулись, сели на порог башни, где после разинского погрома вместо дверей была деревянная решетка, уже поломанная. Семь остальных упрямо шли за девкой.

– К башне ба? А то голова…

– Я б его, голову, новым лаптем!

Девка, гибкая, яркая, подобрав подол сарафана, сверкая смуглыми коленями, обольщая голой грудью, недалеко впереди шла, и стрельцам казалось – подмигивала им, дразнилась. Дразнясь, пролезала из переулка в переулок сквозь дырявые в тыне в хмельники пушисто-зеленые, пахучие, клейкие на белых и темных тычинах.

Стрельцы волоклись за ней, будто, связанные на одну веревку. Иные жалели, что город чужой – места неведомы.

– Запутались в городе!

– Сказывай-ко, а башни?

– Башен без числа – ходи к ним всю ночь, все не те, кои надобны!

Двое остановились, с угрожающими, строгими лицами ткнулись друг в друга, обнялись, сели, и, как только плотно коснулись земли, одолел сон. Еще двое отстали, спрашивая: не черт ли ведет их? Рассуждали о башнях, но башен в воздухе не видели. Трое других, подождав отставших, потеряли и забыли предмет своего обольщения, ругая город, что будто бы устроен на каких-то песчаных горах, где и ходить не можно. Сапоги тяжелеют от песку, разбрелись врозь, бормоча что-то о башнях, про дозор и пищаль, путались бесконечно в сонных теплых переулках, очарованных зеленоватым маревом луны.

Баба огляделась, когда стрельцы ушли, подошла к башне-тюрьме, прислушалась к дыханию спящих троих служак, потрогала их за волосы, потом вынула завернутый под фартуком в платок небольшой бубен, ударила в него наружной стороной руки с перстнями. На дребезжание бубна из-за башни вывернулся тонкий юноша со звериными ухватками в выцветшем зеленом кафтане. Его лоб и уши как будто колпаком покрывали черные гладкие волосы, ровно в кружок подстриженные. Баба сказала без ласки в голосе:

– Хасан, как уговорено, – сломай решетку, залазь в башню и с Федора да старика спили железы.

– Ходу я! Хуб… [115] Ладно, хорошо. Иншалла [116] Если захочет Бог. .

Юноша, изгибаясь, прыгнул на решетку, она хрястнула и развалилась, его фигура мелькнула зеленоватой полосой в глубине башни, и шаги смолкли.

Все закованные Сакмышевым казаки и стрельцы вышли из башни. За ними, как призрак мутно-зеленый, мелькнула фигура гибкого юноши с черной головой. Исчезла и женщина с кувшином. На площади делились на пять, на десять человек, двигаясь, переплетаясь с тенями в лунном свете. Иные, получив приказание, крались с саблями, топорами к домам, где спали стрельцы, приведенные головой, и там, куда поставлены дозоры у домов, шла молчаливая, почти бесшумная борьба без выстрелов. Яицкие кончали гостей астраханских, а кто сдавался, того обыскивали, отбирали оружие, отводили на площадь временно под караул. В левом и правом углах стены в башнях работали лопатами по пять человек, иные катали бочонки.