Эли Берте - Замок Монбрён

При этом открытии глаза доньи Маргериты засверкали от радости.

– Но,– возразил монах,– говорят, Франция сильно обеднела, и если король не расположен будет заплатить выкуп…

– В таком случае я выдам моего пленника англичанам и принцу Уэльскому, которые будут в восторге, завладев человеком, сделавшим им столько зла. Наконец, когда ни Франция, ни Англия не захотят платить выкуп, я предложу его самому Дюгесклену, и если он поклянется Евангелием, что доставит мне определенную сумму, тут же дам ему свободу, потому что как ни грубы эти французские рыцари, а на их слово можно положиться. Клянусь папой! Конечно, я решусь на это только в крайнем случае.

– Отчего же?

– Оттого, что к выдаче Дюгесклена я присоединю еще другие условия, которых он сам выполнить не может.

Произнеся эти слова важным и таинственным голосом, барон вдруг остановился. Отец Готье и донья Маргерита, разинув рты, ожидали, чтобы он объяснился. Валерия удвоила свое внимание.

– Вы думали,– начал Монбрён озабоченным тоном,– что меня в самом деле смущает сопротивление моей безрассудной племянницы насчет уступки прав на латурское поместье? Нисколько! Я оказывал ей снисхождение и уступчивость только потому, что не хотел стать ненавистным для своих подчиненных. Впрочем, если бы Валерия даже и согласилась наконец уступить моим настояниям, этим еще не все бы кончилось для меня: я все-таки не мог бы считать себя обладателем Латура, ибо мне известно, что Гийом де Латур, законный наследник, еще жив.

Услышав это, Валерия чуть было не упала в обморок и в течение нескольких минут не могла следить за продолжением разговора. Но она скоро победила волнение и снова обратилась в слух. Монбрён с живостью продолжал:

– Говорю вам, отец мой, что наследники таких имений, как Латур, не пропадают. Вероятно, тайна эта была известна многим. Если знает о ней ваш шаларский монах, почему же не знать ее и другим? И Гийом явится! Когда и как – вот что неизвестно, и одна эта возможность внезапного его появления расстраивает все мои планы… Едва только услышу, что какой-нибудь путешественник или пилигрим просит гостеприимства в замке, мне уже кажется, что это Гийом де Латур, явившийся со своими требованиями. Это мне надоело, и я хочу наконец избавиться от такого беспокойного состояния, избавиться во что бы то ни стало!

– Да каким же это образом?

– Я хочу от короля вместе с выкупом за Дюгесклена просить грамоту, которая бы замок Латур с его землями закрепляла бы за мной в вечное и потомственное владение, так, чтобы никто из претендентов не мог предъявлять на него своих прав. С такой грамотой, будь она от французского или английского короля, я буду обеспечен навсегда. И тогда пусть Гийом де Латур является хоть с целой армией, а Валерия восстанавливает против меня всех полководцев Франции и употребляет все свойственные женщинам хитрости – я не боюсь их!

– Клянусь честью,– с восторгом вскричала баронесса,– вы придумали превосходно! Превратите слова в дело, и мы скоро избавимся от этой злой девчонки, которая то и дело ставит весь замок вверх дном. Право, до тех пор, пока она живет под нашей кровлей, я не могу считать себя госпожой и повелительницей замка!

– Намерение ваше весьма мудро,– прибавил капеллан, который теперь был столь же покорен и льстив, сколь в иное время надменен и неумолим,– а тогда, я надеюсь, тишина и благополучие, которыми будете вы наслаждаться в лоне вашего семейства, позволят вам заняться участью ваших добрых и честных слуг! Итак,– продолжал с живостью монах,– если ваше намерение так хорошо обдумано, что помешает вам исполнить его теперь же? Стоит вам сказать одно лишь слово, и этот странный чужеземец, схваченный в своей комнате, будет сидеть в тюрьме до тех пор…

– Так, так, почтенный отец,– отвечал барон, покачивая головой,– а потом меня обвинят в нарушении правил гостеприимства, и в провинциальном собрании дворянства герб мой будет поруган, как герб предателя и труса! Впрочем, слух о пленении такого великого полководца, как Бертран, не замедлит распространиться, и в окрестностях найдется множество бродяг и разбойников, которые захотят отнять у меня добычу. Вспомните, что этот демон Доброе Копье со своими разбойниками может завтра же осадить наш замок, и я никак не хочу вследствие этого приступа лишиться моего пленника. Вот почему я решился тайно содержать его в другом месте.

– Где же это, барон?

– Вы это сейчас узнаете,– медленно отвечал Монбрён.– Я расскажу все свои намерения, потому что оба вы должны мне помочь осуществить их. Вы знаете, что вследствие ссоры, произошедшей между мной и Бертраном, мы заключили перемирие до завтрашнего утра, после чего становимся снова врагами. Конечно, Дюгесклен, которого важные дела призывают к французскому двору, выедет завтра раньше истечения срока перемирия, и я не намерен ему препятствовать. Напротив, я ему в присутствии своих воинов окажу все знаки внимания, учтивости и почтения, отпущу с ним его людей, так что никто не вправе будет сказать, что я изменил слову или нарушил правила гостеприимства.

– Так вы его выпустите?

– Слушайте дальше. Я дам ему провожатого, который заплутается в соседних лесах и кончит тем, что наведет на засаду. Я скрою в лесу нескольких человек из моих лучших наемников. Сам я отправлюсь к этому условленному месту, едва только Дюгесклен выедет из замка, и буду присутствовать при схватке. Бретонцы, сопровождающие Бертрана, дурно вооружены, и их очень немного. Нас же будет вдвое больше и вдвое лучше вооруженных – сопротивление невозможно. Я отведу пленника в Латур, на гарнизон которого можно положиться, и стану держать его там до тех пор, пока не заключу условия о выкупе с Францией или Англией.

Глубокое молчание воцарилось в зале, вероятно, присутствующие размышляли о сообщенном им плане.

– Благородный барон,– сказал наконец отец Готье,– благоразумно ли будет выпустить на волю того, кто теперь в ваших руках? Этот рыцарь Бертран, кажется, не любит шутить в бою, и…

– Замолчишь ли ты, безмозглый монах? – прервал барон, топнув ногой.– Разве ты не слышал, что я сам буду в деле? Клянусь Богом! Я никому не намерен уступить ни в телесной силе, ни в знании военного дела. Я не признаю ничьего превосходства, кроме храбрых моих патронов, доблестных рыцарей святого Жоржа и святого Дионисия. Уж на этот счет успокойтесь, почтенный отец, и поверьте, что если случится мне переломить копье с Дюгескленом, так он убедится, что не так-то легко выбить из седла рыцаря, подобного мне.

Несмотря на эту хвастливую выходку, монах, казалось, не совсем был успокоен насчет успеха предполагаемого предприятия, но баронесса, превосходя в хвастовстве самого барона, вскричала: