Теодор Еске-Хоинский - Последние римляне

Напрасно ариане ободряли своего кандидата аплодисментами, противники пересилили их числом голосов.

А со двора, из толпы, собравшейся перед церковью, доносился шум, проникая через толстые стены, словно рев морских волн, ударяющихся о скалистый берег.

Ритор Петр все жестикулировал. Временами, когда шум стихал, над толпой еще раздавался его измученный голос.

– Я построю вам больницу, – обещал он, – выпрошу в Виенне для бедных общины щедрую милостыню.

– Да, ты будешь клянчить для своих! – отвечали его противники, и возобновившийся шум опять поглощал его слова.

То же самое повторилось и с кандидатом Григорием. Одна партия старалась перекричать другую.

Наиболее горячие, сжав кулаки, уже сходились друг с другом, когда стоявшие вблизи представители светской власти сразу умолкли, поднялись на цыпочки и смотрели на вход в базилику.

А от средних дверей, растворенных настежь, неслось великое имя. Неслось оно на мягких крыльях шепота, тихо, почти неуловимо, но где оно останавливалось на секунду, то производило там действие масла на бушующие морские валы. Крик замирал в горле, кулаки разжимались, угрожающие руки опускались, злоба в глазах погасла.

– Амвросий! – передавалось из уст в уста.

Избиратели, метавшиеся как бешеные, с испугом смотрели друг на друга. Плотная, клубящаяся толпа, покорная, оробевшая, отступала к колоннам притвора.

По освободившемуся проходу медленными шагами шел человек низкого роста, одетый в сенаторскую тогу. Тонкий, худой, со следами бессонных ночей и телесных лишений на лице, обрамленном седеющими волосами, он производил впечатление силы. Его поступь была пластична, держался он прямо, как солдат. Под облысевшим высоким челом мыслителя горели глаза апостола, глядящего в небо, но сухой орлиный римский профиль и сомкнутые уста показывали, что этот мыслитель и апостол умеет также приказывать и требовать повиновения.

Где он проходил, там перед ним склонялись головы, как колосья, тронутые легким ветром.

Он шел с поднятой головой, с тучей на челе и глубокой морщиной между бровями, не глядя ни направо, ни налево.

Остановившись перед алтарем, он стал на колени, протянул руки к распятию и молился среди гробового молчания собравшихся. Никто не смел прервать его даже громким дыханием. Сам римский сенатор, наместник Лигурии и Эмилии, перестал презрительно улыбаться.

Этот низенький, худой человек был самым могущественным и отважным епископом в Римском государстве. Он сломил гнев Юстианы, вдовы Валентиниана I, покорил вспыльчивость Феодосия, обратил в свою пользу нерешительность Грациана, неустрашимый в борьбе с людской злобой. Преданный церкви каждой каплей крови, каждой мыслью, он не щадил величия «божественных и вечных императоров», когда они злоупотребляли своей властью. Феодосию, запятнавшему себя пролитой невинной кровью, он запретил входить в Медиоланский собор и добился от него публичного покаяния.

И великий император послушно покорился великому епископу.

Амвросий расположению власти или общины был обязан своим высоким положением; не он старался получить медиоланское епископство, а община умоляла его так долго, что он склонился на ее просьбу.

Потомок знатного римского рода, патриций, сын префекта претории, родственник Симмаха и многих других сановников Италии, воспитанный греческими риторами и философами, он в первой половине своей жизни принадлежал к сторонникам народных богов. Христианином он сделался как бы случайно.

Когда в Медиолане умер епископ Авксентий, разделявший ересь Ария, Амвросий управлял Лигурией и Эмилией. Как высший гражданский чиновник провинции он прибыл на выборы, чтоб поддержать порядок, но едва успел сесть на сенаторское кресло, как раздался возглас какого-то ребенка:

– Амвросий!

Собравшиеся в церкви христиане, увидев в этом указании ребенка голос Святого Духа, провозгласили языческого сенатора епископом.

Амвросий удивился и не принял избрания, отговариваясь незнанием правил христианской веры. Но напрасно он противился Провидению, которое требовало его римских добродетелей для борьбы с неустройством Церкви. Напрасно он убежал из города, скрывался в деревне, старался отвращать от себя внимание. Медиоланская община, исчерпав все способы просьб и увещаний, в конце концов обратилась за помощью к трону. И лишь когда император Валентиниан I приказал своему наместнику принять в свои руки бразды правления над общиной, Амвросий покорился своему назначению.

Указание ребенка было действительно голосом Святого Духа – новый епископ вскоре являл идеал первых последователей Христа. Он распродал свое значительное имущество и роздал его бедным, снял с себя золотые цепи, наплечники, перстни, шелковую тунику и башмаки, вышитые жемчугом, освободил невольников, дворцы обратил в больницы, богадельни и школы, из своей души изгнал надменность патриция, из сердца презрение к слабым, а из тела все его похоти.

Этот сильный человек, сделавшись христианином, жил как работник, деля свое время между молитвой, делами милосердия, обязанностями епископа и исследованием творений Отцов Церкви. Рассвет не раз заставал его за книгами. И, несмотря на то, он всегда, когда был в Медиолане, отправлял богослужение в церкви Святой Жертвы, навещал больных и приносил несчастным слово утешения.

Долго Амвросий беседовал с Христом, не спуская глаз с символа Его мучений. С Креста в его душу лились печаль и сожаление к людям за их непостоянство.

Он, бывший цезарский наместник, вошел в Церковь с ясным пониманием, что такое дисциплина и порядок, и железной рукой взялся за дела своей епархии. Враг своеволия черни и свары мятежников, он без колебания подавлял все проявления сектантства; он изгнал ариан из Медиолана, у манихеян и присциплиан отобрал церкви, укротил своеволие языческих риторов. В банях, библиотеках и на рынках его резиденции уже не вспыхивали религиозные споры. Дух несогласия притаился, устраненный его энергией.

Воспитанный в старых римских традициях, он знал, что только повиновение и единомыслие строят великие государства и церкви. Поэтому он, единственный из всех епископов западной префектуры, наблюдал за развитием христианства и побуждал императоров к решительному утверждению нового порядка. Стадом Христовым должен был управлять один пастырь.

Но его работе, значение которой понимал и ценил только Феодосий, одаренный таким же организаторским гением, постоянно мешали ссоры общин, находящихся вне Медиолана.

Трижды прикоснувшись головой ступеней алтаря, Амвросий поднялся и взошел на кафедру.

Все глаза обратились на него. Ариане и манихеяне смотрели исподлобья, как напроказившие шалуны, испуганные неожиданным появлением учителя.