Н. Машкин - Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Встав из-за стола, собеседники помолились Богу и, поблагодарив угощавших их знакомцев, начали отыскивать свои шапки, а Зеленский, взяв Алексея за руку, повел его через двор в деревянный сарай, примыкавший одной стеной к жилым покоям.

– Теперь я тебе покажу по приказу Артемона Сергеича царскую забаву нашего великого государя, для утехи которого мой благодетель рад положить свою головушку, – сказал он, отворяя двери сарая.

При входе в небольшой, но довольно светлый сарай Алексею представилось странное, совершенно непонятное для него зрелище. На невысоком возвышении, настланном из досок, почти до половины сарая развешано было несколько завес из выбеленного холста, закрывавших со всех сторон стены сарая, таким образом, что между стеною и холстом оставалось еще довольно пространное место для проходу. У заднего полотнища сделано было из дерева подобие обыкновенной русской печи, но в гораздо большем размере, выкрашенной притом так, что она имела сходство с кирпичного. В стороне от печи, на небольшой площадке с уступами, покрытой красным сукном, устроено было седалище в виде царского престола.

На подмостках толпилось человек двадцать народу в столь странных одеяниях, что Алексей совершенно не понимал, с кем он находится. На одном из них была надета красная длинная мантия и золотая корона; на других красовались обыкновенные боярские ферязи. Некоторые походили на воинов, другие на дворцовых чиновников. Четыре хорошеньких мальчика, лет по четырнадцати, имели на себе только лишь белые сорочки, а к спине одного из них были привязаны бумажные крылья…

– Что это такое? – невольно воскликнул Алексей.

– Это комедия? – отвечал Зеленский, утешаясь его удивлением.

– Эту потеху, – продолжал Зеленский, – завел недавно Артемон Сергеич для забавы великого государя нашего по образцу, виденному им в Польской земле; играют же дворовые его люди. Великому государю столько полюбилось это увеселение, что он уже поговаривал, чтобы вывезти лицедеев из Немецкого государства. Боровский наместник Лихачев видел такие комедии в Флоренске и рассказывал ему, государю, про них великие чудеса. Теперь учатся здесь представлять комедию о Навуходоносоре царе, о теле злате и о трех отроках, в печи сожженных. Этот молодчина, что в красной-то рясе, ключник Антипыч, и будет представлять самого царя Навуходоносора, а вон тот, толстобрюхой, боярина его Навусара. Эти три парня-отрока Седрах, Мисах и Авденаго, а четвертый, с крыльями, ангел… знатная комедия! А куда какая слезная: сердце надрывается, когда этот Антипыч, закобенясь, словно невесть кто, начнет кричать своему казначею:

Экую околесную затеял: захотел, слышишь, Богом быть! Да это бы еще ничего; пуская его кочевряжится. Только уж как он вскрикнет, когда увидит, что праведные отроки не преклонили перед его образом выи:

Так, право, так бы его по затылку обухом и съездил! Мочи нет как досадно. А ведь добрый парень и еще мне как-то кумом приводится!

При этом наивном выражении чувств Зеленским Алексей не мог не улыбнуться.

– А как же у вас огонь-то в печи горит, а никто не сгорает? – спросил Алексей.

– Как? Уж мы, брат, все придумаем: у нас впереди печи зажигают целое беремя сухих лучинок, натертых серой, а парни-то позади стоят. Ономнясь пытались было и ангела сверху спускать, будто де на крыльях летит; только, видно, неловко мальчугана-то захватили: полетел вверх ногами, голубчик, да и те, что спускали его, за ним же свалились.

– Можно сделать так, что никто падать не будет, а ангел станет и крыльями помахивать, – сказал Алексей, в голове которого мгновенно родилась мысль, каким образом это устроить.

– Ой ли? – спросил Зеленский, посмотря с сомнением на Алексея.

– Право так, да коли позволишь, так я сейчас же и улажу.

– То-то бы ты удружил Артемону Сергеичу, – вскричал Зеленский с восторгом. – Спрашивай, батюшка, все, что только тебе будет угодно нужно для работы, мигом отпущу, только устрой.

Алексей живо принялся за дело: в потолке, за деревянной печью, ввернул крепкий блок, на который накинул длинную медную проволоку, а на рубашку мальчика, долженствовавшегo представлять ангела, надел из листового железа пояс с крепкой позади петлей, чтобы можно было зацепить за него проволокой, – и воздушный полет был готов. С подобной же скоростью были устроены новые движущиеся посредством проволоки крылья, которые Алексей обклеил полученной от Зеленского серебряной парчою. Менее, нежели в час, все было устроено в должном виде и приступлено к пробе.

Между тем, как Алексей хлопотал за этим, Матвеев возвратился домой с двора царского. Надев свое обыкновенное простое платье и утолив аппетит весьма умеренным обедом, Артемон Сергеич пришел в свою рабочую комнату и, достав из шкафа несколько свертков бумаг, начал перечитывать их, выписывая по временам на особом листе различные примечания. В это время Матвеев сочинял книгу под названием: «Избавление и посылка на Кострому, и о прошении и о походе в Москву и о венчании на царство московского царя и великого князя Михаила Феодоровича, в лицах». Занявшись своим делом, он не замечал, как шло время, и хотя был уже четырнадцатый час дня, однако он не прерывал своих трудов; но раздавшиеся вдруг чьи-то быстрые шаги по коридору, находившемуся перед его комнатой, обратили его внимание. Не оставляя дела, он поднял голову и посмотрел на дверь. Она вдруг отворилась, и Зеленский, вбежав, запыхавшись, в комнату, вскричал, что великий государь пожаловал в дом. Едва только Зеленский успел выйти, а Матвеев собрать с поспешностью свои бумаги, как дверь растворилась снова, и царь вошел в рабочую хоромину Матвеева в сопровождении двух комнатных стольников, которые, отдав по низкому поклону царю и хозяину, тотчас же удалились.

Алексей Михайлович был высокого росту и имел в то время тридцать шестой год от рождения. Вид его был важен, но не суров, а в глазах и вообще во всех частях лица сияло столько добродушия, что при первом на него взгляде всякий подданный готов был раскрыть перед ним все сокровенные тайники души своей. Белокурые его волосы на голове и окладистая густая борода оттенялись приятным образом от белизны тела и яркого румянца, игравшего на щеках царственного мужа. Он был весьма крепкого сложения, хотя гораздо дороднее, нежели бы ему по летам быть следовало. На царе был надет становой кафтан из алтабасу кармазинного цвета, с серебряными разводами, обшитый золотым кованым кружевом и украшенный челночками; сверх него ниспускался широкими складками комнатный зипун, покрытый кизылбашскою камкою. В правой руке его был посох из черного дерева, без всяких, впрочем, украшений.