Михаил Шевердин - Тени пустыни

Салор прикрикнул на девочку, все еще выглядывавшую из — за дувала, и, подойдя к арыку, приветствовал с другого берега неожиданных гостей из пустыни:

— Салам! Не обращайте внимания на Артык. Ей дали имя Артык — Лишняя, потому что она лишний рот в семье. Поскорей бы выросла. Выдал бы ее замуж… Девчонка глаза мозолит. Даклама — такой обычай. Девчонка мне с вдовой брата досталась. Брата убили в прошлом году в песках… Жена у него с тремя детьми осталась. Ну я по обычаю даклама и женился на ней… Взял вдову второй женой…

Видно, салор любил поговорить. Но по хитринке в его взгляде можно было заподозрить и другое. У некоторых многословие служит чем — то вроде маски. Пока сам говоришь, можно разглядеть собеседника, присмотреться к нему.

Язык салора работал не останавливаясь, а глаза бегали, изучая лица, одежду Зуфара и Ибн — Салмана, их оружие, коней…

— Я вас ждал.

— Ждали? — удивился Зуфар. — Кто вы?

— Вас ждали люди в прошлую пятницу. Меня зовут Далпачи, Ораз Далпачи. В пятницу вы не приехали. Я ходил в барханы, смотрел. Таксыр посылал людей вас искать и из Бурдалыка, и из нашего Пальварта, и из Хары — баша, и с переправы Хаурбе. До самых колодцев Алдыргуш джигиты ездили, сказали: «Никого не видели».

— Значит, все готово? — быстро спросил Джаббар.

— Вы хотите переправляться? — вопросом на вопрос ответил Ораз Далпачи.

— И сейчас же.

— Гму — гму, — пробормотал салор и посмотрел в сторону темной полоски камышовых зарослей, за которой угадывалась могучая река. — Воды много… Быстрое течение.

— Ну так что же? Не пешком же мы пойдем… по воде?

— Паром есть.

Но он сказал «паром есть» таким странным тоном, что Джаббар забеспокоился:

— Паром?.. А он хороший?

— Хороший… Только…

— Далеко паром?

— Надо брать билеты.

— Какие билеты? Ах да, билеты… Что ж, возьмем билеты.

— Билеты продает Бяашим… Хакбердыев Бяашим…

— Ничего не понимаю. Поедем мы, наконец?

Ораз Далпачи с укоризной посмотрел на араба, затем на Зуфара и, наконец, снова на араба.

— Вы как тот, кто едет на арбе и, не слезая с нее, зайца хочет поймать. Бяашим — командир взвода… Красная Армия! Бяашим знает, кто придет из пустыни, того надо взять на переправе, отвести в Бурдалык… Бяашим продаст вам билеты. Бяашим пустит вас на паром… На пароме, посреди реки, Бяашим и его люди скажут: «Давайте документы!»

Он щелкнул языком, точно передвинув затвор винтовки… Криво усмехнувшись, Джаббар заметил:

— Сколько?

Медленно Далпачи покачал головой:

— Таксыр не велел брать с вас ничего… Извините. Народ недоволен вами. Народ на большевиков смотрит.

— Почему? — вырвалось у Джаббара.

— Вы много обещали. А теперь налог в пользу джихада ввели. На кишлак наложили шестьдесят тысяч. Вы говорите: это по справедливости. На всех раскладка поровну. На богатого пятьсот, и на вдову пятьсот… Байские сынки ночью по домам ходят… Кто отказывается, тому нож в живот. По справедливости?! Придется поехать к таксыру*… через Пальварт… Паром для вас не годится. В Пальварте есть каимэ**… такая лодка… Таксыр знает…

_______________

* Т а к с ы р — господин. Здесь звание.

** К а и м э — большая лодка.

Когда они ехали через тугай, Джаббар спросил:

— Таксыр, — это Заккария? Так, что ли?

— Вы его знаете? Серьезный человек… Приказал завод хлопковый сжечь, кое в кого стрелять. У дехканина Алишера хлопковое поле ночью перепахать, маш посеять… Много таксыр приказывает… Его боятся…

— Мне надо скорее в Бурдалык.

— Знаю, Тюлеген сказал.

— Тюлеген Поэт?

— Да, Тюлеген здесь.

Далпачи не особенно удивился, но взгляд его стал почтительнее.

Зуфар меньше всего хотел встретиться с Заккарией. Но встретиться пришлось.

В доме его Зуфар сразу же оказался под самым пристальным наблюдением. Тюлеген Поэт опекал Зуфара поистине с отеческой заботой. Он не отходил от него. Именно Тюлеген Поэт взял на себя труд объяснить Зуфару несколько простых истин:

— Нежный мой друг, душа моя, обратите внимание, в доме нашего таксыра Заккарии Давлятманда вы свободная птичка на ветке тополя. Вы вольны лететь в синее небо, или на Аму — Дарью, или в степь Карнап — Чуль. Никто не препятствует вашему восхитительному порханию. Но я — ваш лучший друг и хотел бы, чтобы в ваши уши проникло одно соображение. Дорогой земляк, эти злокозненные типы из ГПУ жаждут с вами встретиться и облобызать вас. Они вообразили, что вы не штурман Зуфар, а курбаши Зуфар. Тот самый вождь калтаманов, который на колодцах Джаарджик обратился к бедным заблудшим калтаманам с воззванием поднять зеленое знамя пророка. Будто бы вы посланы из Кабула в Каракумы самим его светлостью эмиром бухарским Сеид Алим — ханом и являетесь уполномоченным британского правительства. Ай — яй — яй! Как же так вышло? Я же вас, брат мой, знал в Хазараспе честным служащим Среднеазиатского пароходства, и вдруг вы в стане врагов! Вы не боитесь оказаться у стенки? И из — за кого? Из — за эмира, развратника и труса эмира Сеид Алим — хана! О!

Конечно, Тюлеген Поэт издевается. Пусть погаерничает. Надо было думать раньше. Надо было сразу же порвать это воззвание.

Теперь весть о Джаарджике расползлась по всей пустыне.

А Тюлеген продолжал издеваться:

— Попасть в лапы чекистов из — за его светлости Сеид Алим — хана… Уморил. Пострадать большевику из — за бывшего эмира! Из — за проститутки в белой чалме и златотканом халате, живущей на подачки англичан! Я сам в Кабуле видел эту разряженную кучу дерьма. Каждый день эмир тащится со свитой после восхода солнца к хаузу на Джалалабадской дороге. Развалившись в золоченом кресле, его светлость отдает светлейшие приказания сакао водоносам — и благосклонно разрешает брать воду из хауза и поливать соседние улицы. Мудрый эмир каждому сакао точно указывает, в каком месте и сколько брать воды. Так в труднейших государственных заботах проходит у великого властителя Бухары день… А большевик Зуфар исполняет поручения этого идиотика…

И снова Тюлеген разразился хохотом.

Тюлеген не испытывал чувства вражды к Зуфару. Стоило ли теперь попрекать историей в Хазараспе? Он потчевал сейчас Зуфара ухой из аму — дарьинского шипа. Он ухаживал за ним с заботливостью, переходившей в назойливость. Старый Заккария мог быть спокоен. Недреманное око его в лице Тюлегена Поэта не прозевает ни одного шага большевика Зуфара, не упустит ни единого его слова.

Поведение Заккарии вызывало жалость. Старик напускал на себя таинственность. Он говорил о самых простых вещах туманно и непонятно, многозначительно прищуривая глаза, покачивал головой, устремив взгляд куда — то в пространство. Ни на один вопрос Ибн — Салмана он еще не дал сколько — нибудь вразумительного ответа. Непонятно, почему старик играл в заговорщика. Было очевидно, что он и в самом деле заговорщик. Он даже выставлял это напоказ.