Михаил Шевердин - Тени пустыни

— Вступаю на вахту… Поднимай пары, капитан!..

Он вглядывался в два — три едва теплившихся где — то в ночи крошечных огонька. Не огоньки — искорки.

— Товарищ капитан, у тебя не бензовоз. Пароход у тебя. Зачем завел ты его в арык мельника Шадмана? Конечно, внуки Шадмана могут пускать свои кораблики здесь. А вот твой пароход никак не поместится.

— Глупости! Откуда взяться здесь мельнику Шадману? — попытался возмутиться Непес.

Но Зуфар не дал ему говорить.

— Подымай пары, капитан. Буди команду! Тащи шесты! Будем толкать!

— Куда толкать? Кругом мель, — ворчал Непес.

— Немного толкать! Три сажени толкать, а там глубоко. Большой бухарский минарет на дно поставь — верхушки над водой не увидим… Шесты тащите.

Он командовал. Бодро и весело по — штурмански разносился его голос по глади реки. Густо заревел гудок парохода, и эхо его рева отдавалось в тугаях и камышовых плавнях…

Крик перепугал капитана Непеса, и он помянул даже имя аллаха, чего не делал уже давно. Зуфар вскочил и выглянул на палубу, но что разглядишь, когда снаружи «разлиты чернила ночи», как высокопарно и обязательно изрек бы восточный поэт. Перед рассветом бывает особенно темно. И все же, когда глаза привыкли к темноте, Зуфар разглядел прижавшуюся к борту фигуру женщины. Закутанная во что — то вроде шали, она казалась неуклюжим черным кулем.

Женщина не издавала ни звука. Зуфар старался рассмотреть чуть белевшее во тьме лицо женщины. Вода шумела и плескалась за бортом. Пароход уже несколько часов шел полным ходом.

Преодолевая дрожь, вызванную криком, Зуфар неуверенно спросил:

— Кричали? Вы кричали?

Куль зашевелился. Из куля послышался приглушенный стон.

Зуфар осмелел и шагнул вперед:

— Значит, вы кричали?

— Это пассажирка — персиянка, — проговорил вышедший из каюты капитан Непес. — Она села в Чарджоу.

Он тоже подошел ближе и спросил:

— Зачем кричишь? — И так как женщина не произнесла ни слова, а только тихо стонала, он в растерянности проговорил: — Нельзя на корабле так кричать. Не полагается.

Понимая всю неуместность своих слов, он снова спросил:

— Тебе кто — нибудь плохо сделал? Что ты молчишь, женщина?

Всхлипывая, вдруг женщина заговорила:

— Вы?.. Вы?.. Про Лизу?..

Капитан Непес и Зуфар не поняли и переминались с ноги на ногу.

Женщина сказала:

— Лиза! Вы говорили про Лизу? Почему вы говорили? Кто вы такой?

— Я… я… — пробормотал Зуфар. — Я был там… на колодцах Ляйли.

— Вы тоже видели! Вы сами видели?..

Зуфар говорил с трудом. Много времени прошло с тех пор. Он думал, что время заставит забыть… Но по тому, как сжалось опять сердце, он понял, что не забудет до конца своих дней. Он выдавил из себя:

— Видел.

— Сами?.. Своими глазами?..

— Сам… Своими глазами…

Женщина беззвучно заплакала.

Капитан Непес откашлялся громко. Он что — то хотел сказать, но только потянул за руку Зуфара.

В каюте они посмотрели друг на друга. Старик пожал плечами. Зуфар пробормотал:

— Ну и случай.

— Она не персиянка, — сказал, отвечая на свои мысли, капитан Непес.

— Она знает Лиу? — И тут же Зуфар поправился: — Она знала ее…

— А ты знал?

— О!.. — только мог сказать Зуфар. И снова замолк.

Только что они сидели и пили чай. Зеленый чай из больших фаянсовых чайников. Каждый из своего чайника, по — туркменски. Зуфар спустился из штурвальной. Плес на этом участке спокойный. Можно вполне довериться рулевому. Пили чай и разговаривали. Зуфар рассказывал про Ашота, про колодцы Ляйли, про Лизу… Рассказывал и от горечи, от ярости на убийц Овеза Гельды повысил голос. Дверь для прохлады оставили открытой. Говорил громко, с надрывом.

И вдруг крик… Рассказ Зуфара, наверно, услышала персиянка. И закричала.

Теперь они вернулись с Непесом, и снова Зуфар не удержался от проклятия. Будь проклят Овез Гельды и даже память о нем! Но вслух он не произнес этих слов, а только тихо застонал.

— Страшно? — спросил капитан Непес.

Зуфар поднял глаза:

— Она знала Лизу.

— Она не персиянка. Одежда, чадра как у персиянок, — проговорил Непес. — В Чарджоу я посмотрел. Лицо белое — белое. Молоко! Волосы желтые… Но красивая. Очень красивая… Едет в Термез.

— В Термез… — безучастно повторил, думая свое, Зуфар.

— В Термез… Я сказал ей: «В Термез надо пропуск… Пропуска нет Петр Кузьмич арестует».

— А она?

— Она сказала: «Это мое дело, капитан. У меня билет. Ваше дело, капитан, везти меня по билету». Нет, она злоязычная. Красавицы злоречивы. Так сказал великий острослов Кемине, наш поэт. Приедем в Керкичи, обязательно скажу Петру Кузьмичу…

— Она знает Лизу… — проговорил Зуфар и выскочил из каюты. Но на палубе женщины уже не было. Шумела река. Со скрипом над бортом качался фонарь, и зеленые блики прыгали по реке. От них доски палубы посветлели.

Зуфар ругал себя: как же он не разглядел лицо женщины?

Пароход, медленно ворча, пробирался сквозь тьму. Впереди мерцали один над другим два рыжих огня.

— Каюк! Большой каюк идет, — сказал, выглядывая в дверь каюты, капитан. — Пойдем в штурвальную, надо пропустить… еще наскочит на нас…

Не торопясь они прошли в штурвальную.

Зуфар до утра так и не ложился. Даже когда Непес заснул сидя, уткнувшись своим большим лицом в согнутые на столике руки, Зуфар все смотрел в тьму, и тысячи мыслей, радостных и печальных, осаждали его. Он не мог заснуть, хоть и безмерно устал.

Как можно заснуть, когда он снова на пароходе, снова на реке! Он никогда раньше не думал, что так любит пароход, штурвал, Аму, запахи парохода, запахи реки.

Он то сидел, то выходил на палубу. Он дышал дыханием реки, он гладил ладонью железные шершавые перила. И в душе его теплело, и сердце его билось в такт глухим ударам шатуна в машинном отделении.

Зуфар так и не заснул. Солнце брызнуло лучами ему в лицо, когда он стоял на носу парохода и смотрел на подернутую туманной дымкой гладь реки.

Женщина в персидской одежде на палубе не показывалась ни утром, ни днем. Впрочем, Зуфар о ней больше не вспоминал. Все в душе у него пело. Он бегал, суетился. Он то стоял у штурвала и вел пароход, то, забыв про свое штурманство, отнимал у матроса швабру и принимался драить палубу, то кидался вниз в машинное и вступал в спор с измазанным мазутом механиком. Он даже полез сам в машину и весь измазался.

А пароход, шлепая по воде, точно лапами, плицами колес, пробирался по запутанным протокам Аму — Дарьи. Зуфар снова и снова возвращался в рулевую и брался за штурвал. Ужасно приятно ощущать ладонями рук полировку рукояток, приятно сознавать, что вся махина парохода повинуется твоим рукам. Приятно сознавать, что ты опытный амударьинец, что ты знаешь реку и не даешь ей себя перехитрить.