Михаил Шевердин - Тени пустыни

Выстрел хлестнул, точно бичом рассекли воздух. Петр Иванович толкнул под локоть Керим — хана, но опоздал.

Англичанин упал на песок как подкошенный.

Бегом Петр Иванович бросился к лежащему у самой воды мистеру Уормсу, или, вернее, к тому, что минуту назад было мистером Джеффри Уормсом, магистром медицинских наук.

Мистер Уормс был мертв. Пуля Керим — хана сразила его наповал.

Петр Иванович поднялся, стряхнул с колен песок и снял свою видавшую виды полотняную фуражку. Снял свою войлочную киргизскую шляпу и подбежавший Алаярбек Даниарбек. Лицо маленького самаркандца стало строгим. Но на нем не замечалось и следа растерянности. Рука его сжимала нож, и весь его вид говорил: «Посмейте только подойти!» Он заслонил грудью доктора и мрачно разглядывал бегущих к нему белуджей.

И часто потом, едва Петр Иванович закрывал глаза, перед ним начинали метаться тенями по белой отмели фигуры с короткими черными тенями и пылало пятно на белом песке у самого виска англичанина…

Помрачневшее лицо Алаярбека Даниарбека было так страшно, что свирепые, не боящиеся ни черта, ни бога белуджи остановились как вкопанные.

Белуджи потоптались на месте. Наконец один из них с удивительной робостью пробормотал:

— Позвольте взять его… Господин приказал принести его к нему. Хочет посмотреть, где пуля…

Тело Уормса понесли к Керим — хану. Но и здесь вождь белуджей остался верен себе. Он замахал руками и завопил:

— А ну, окуните его в воду! Да хорошенько! У Ференгов, в ад их всех, всегда в кармане есть что — нибудь опасное, горючее…

Больше всего поразило Петра Ивановича то, что Керим — хан ничуть не казался взволнованным. Не повышая голоса, он похвалялся перед своими белуджами выстрелом, словно стрелял не в человека. Так же спокойно, равнодушно он приказал «закопать» Уормса. Именно закопать, а не похоронить. Подойдя к Петру Ивановичу, он заглянул ему в лицо и спросил:

— Здорово стреляю, а? Видел?

— Слышал о вас много, но думал лучше. Бессмысленное зверство. Дикость…

Керим — хан ничуть не обиделся. С видимым удовлетворением он сказал:

— Какой выстрел, а? На двести шагов и прямо в голову, а?

Чувство, похожее на тошноту, не оставляло Петра Ивановича. Он ушел вместе с Алаярбеком Даниарбеком вдоль берега к переправе. Несмотря на уговоры и даже униженные мольбы вождя белуджей, он уплыл на другой берег Герируда, чтобы при первой возможности уехать в Хаф.

Долго еще в ушах звучали наивные и страшные слова Керим — хана: «Горе мне: урус на меня рассердился. Почему? Урус должен быть доволен. Инглиз пошел в ад. Поезжай, урус, и скажи своим большевикам: «Собственными глазами я видел, как от руки Керим — хана пал английский ублюдок». Теперь русские отдадут мне моих баранов, моих жен. Хитер был англичанин. Хотел воевать руками белуджей… Мать у меня здорова. Тысяча рупий в моем кармане. Инглиз кончился. Хо — хо — хо! Какое счастливое стечение обстоятельств! Хочешь, я подарю тебе хезарейского коня? Быстрый конь, золотой масти конь!»

— Едем, Петр Иванович, — говорил, взбираясь на лошадь, Алаярбек Даниарбек, — едем… И до захода солнца мы успеем еще в Рабат — и–Турк… Это на самой границе.

Тянуло погребом и верблюжатиной. Сырость ползла из углов каморки. Сальная свечка трещала и плевалась. Жалкую хижину Тюлегена продували все ветры пустыни.

Аллах наделил персидского коммерсанта Али противной привычкой: он ходил взад и вперед, махал коротенькими своими ручками и непрерывно плевался. Дойдет до двери — плюнет. Просеменит, неслышно ступая по кошме, в противоположный угол и непременно снова плюнет.

Это плевание раздражало Овеза Гельды и Бикешева. Зло поглядывали они на метавшегося взад — вперед перса и морщились каждый раз при его громогласных «эх, тьфу — тьфу!».

Но еще более желчными взглядами Овез Гельды и мангышлакский бий обменивались друг с другом. Не ждали они, что придется им повстречаться в Хазараспе. Старинные счеты имелись у Овеза Гельды и Бикешева, кровавые счеты. И им больше подходило встретиться где — нибудь в степи в саксауловом лесу и обменяться не приторными вежливостями, а выстрелами.

Господин Али бегал и плевался. Овез Гельды и Бикешев бесились. Они ждали. Холод забирался за воротник. С потолка звонко капала в глиняную миску вода. Потрескивало сало свечи. Ежеминутно раздавалось «эх, тьфу — тьфу!». Снаружи, близко и далеко, лаяли собаки.

— Ну?

В неожиданно прозвучавшем вопросе Овеза Гельды слышались нетерпение и ненависть.

Перс остановился и круто повернулся.

— А что, дражайший, по — вашему, делаем мы? Пляшем? — спросил он и снова сплюнул.

Пристально поглядев на Овеза Гельды, он добавил:

— Сейчас придут. — И спросил: — От ваших нет вестей? Они не упустят дружков?

Бурая, с серебряным отливом бахромка на подбородке Овеза Гельды встопорщилась, а в глазах его поползли хитрые огоньки.

— Ударил я шашкой — в Аравии зазвенело! — высокомерно проговорил он.

У перса вопросительно подпрыгнули кустики бровей.

— Молния! — важно пояснил Овез Гельды.

Али недоумевал.

— У нас, у туркмен, такая присказка: «Удар сабли туркмена как молния, даже в Аравии звоном отзовется».

— И ваша молния, позвольте поинтересоваться, их достанет? Армянин очень опасен. Армяне умны, хитры, а он, ко всему, еще большевик.

— Армянина уже нет.

— Как?

— Я послал девять молний, девять джигитов. Девять — счастливое число на охоте. Молнии поразили армянина, — сказал равнодушно Овез Гельды. Даже непутевый охотник знает, куда бежит кулан. А кулан бежит всегда к своей куланихе. Разве оставит армянин жену? Он поехал в Ургенч, но повернул в совхоз к жене. По дороге и ударили мои молнии.

— А тот, другой?

Овез Гельды с силой потянул воздух, будто принюхиваясь, и снова бахромка его бороды зашевелилась.

— Э, гончие идут по следу. Хороший нюх у воинов Овеза Гельды.

Тут персу послышалось, точно кто — то громко скрипнул зубами. Но нет, на лице Овеза Гельды читалась лишь мрачная решимость. Шрам на лбу его потемнел.

— Какой — то молокосос! — проговорил калтаман, небрежно отмахиваясь от надоедливой мысли. — Неужели ты думаешь, Овез Гельды сражается с молокососами? Овез Гельды давит их как вшей. Молокосос посмеялся над Овезом Гельды, над богатырем Овезом Гельды. Молокосос вообразил, что победит Овеза Гельды. Нет. Овез Гельды в воде не тонет, в огне не горит.

— И все же! — весело плюнул Али. — И все же молокосос гуляет. И все же молокосос живой. А у живого язык шевелится.

Овез Гельды помрачнел.

— На рассвете из Каракумов придет ветер. Из Черных песков. Черный ветер. Проклятие! Зажравшиеся колхозники — геоклены осмелились отобрать у моих воинов купленное зерно. В пустыне нечего жрать. Людям нечего жрать. Лошадям нечего жрать… Когда коням и людям нечего жрать, кони и люди тигры. Сегодня ночью мои голодные люди на голодных конях вихрем мести обрушатся на колхоз геокленов. Аллах обидел туркмен! Аллах делил землю среди потомков Адама и отдал нашему прапрадеду Огузу пустыню. А что возьмешь от пустыни? Песок и соль. Туркмен не просит ни у аллаха, ни у людей. Туркмен берет. А когда ему добровольно не отдают… О, тогда сабля решает. Кто не нападет, на того нападут. Конец колхозу, конец молокососу.