Михаил Шевердин - Тени пустыни

Тут задвигался Бикешев. Из — под прокисшей шубы просипел тонкий его голосок:

— Расквакалась лягушка, наглотавшись болотной воды. Дал бы бог ослу рога, всех бы запорол. Мы все за одно дело стоим, за дело ислама. Против большевиков идем. А почему твои калтаманы — разбойники — наших казахов притесняют на колодцах? К воде подпускают, только когда сами напьются и своих баранов напоят? Почему наших биев оскорбляют? Что наши бии, хуже ваших белых папах? Не друзья вы, а воры с большой дороги.

— Свинья звезд не видит, — отрезал Овез Гельды.

От смертельного оскорбления бий странно зашипел:

— Чистое лицо казаха от бога. Только туркмены да бабы выщипывают себе волосы. Туркмены на подбородке, а бабы…

Весь вскипев, Овез Гельды подался вперед, но пакостная издевка Бикешева так ошеломила его, что он не сумел сразу ответить. Слова застряли у него в глотке. Казах воспользовался его растерянностью и пропищал:

— Молнии молниями, что же до меня — гляди в оба, смотри кругом… Пойми! Почуй!.. Смерть у человека за ухом. Лошадок я приказал держать заседланными. Кто надеется на аллаха, остается голодным.

Темные сливы глаз господина Али перебегали с Бикешева на Овеза Гельды, с Овеза Гельды на Бикешева. Несколько раз перс раскрывал рот, чтобы остановить спорщиков, но не успевал.

Внезапно Овез Гельды судорожно повернулся всем туловищем к двери и насторожился. И без того тревожный лай собак перешел в настоящую истерику, и это не понравилось сардару.

— Да продлит аллах… Дни… ваших… благодеяний, господин Али! проговорил он, делая долгие паузы между словами и продолжая напряженно прислушиваться. — Тому, кто опаздывает, и мед кажется ядом. Прошу, скажите наконец нам ваше слово, и мы скажем: «Мир с вами!» — и уедем в пески. Клянусь, здесь душно.

Бросив исподлобья взгляд на Овеза Гельды, Бикешев проворчал:

— Кони не кормлены, а ехать всю ночь.

Дверь бесшумно приоткрылась, и в хижину проскользнул Тюлеген Поэт.

— Не посетуйте, дорогие, — заговорил он. — Заставил ждать. Один момент — и чай готов! Отшельничество, уединение, умерщвление плоти — дело Тюлегена. Тюлеген дал, увы, обет безбрачия до победы правого дела… Нет у Тюлегена жены, некому в доме Тюлегена смотреть за хозяйством. И все эти большевики! Сколько мусульманам приходится терпеть от большевиков! Спросите, кто такой Тюлеген? Шашлычник, повар, кухарь, который целый день кричит: «Готов! Готов!» Которого каждый может обозвать, обругать! И это Тюлеген, сын его высокоблагородия царского полковника Шейх Али Велиева, кому жали руку сами белые цари Александр и Николай! Вах!.. И сын полковника, потомок крымских ханов — шашлычник! Ай — яй — яй! Сын полковника Шейх Али, зятя муфтия оренбургского и уфимского! Ай — яй — яй! Тюлеген нищенствует из — за большевиков. Тюлеген, сын полковника, сын помещика, владевшего десятками тысяч десятин леса в Вятской губернии, поместьями в Крыму и в Херсоне и винодельческим заводом на Кавказе — нищий. Нищий миллионер, ха — ха — ха!

По дрожи в голосе чувствовалось, что беспечность Тюлегена Поэта напускная, что он боится, что болтовней пытается унять безумный свой страх.

Первым заговорил Овез Гельды. Он успокоился. Собаки больше не лаяли.

— Эй ты, полковничий сын! Скажи наконец, что происходит? Свои миллионы да десятины оставь себе… Нам от них нет пользы. От твоих сказок только сотрясение воздуха.

— Где они? Что они медлят? О Абулфаиз! Тьфу! — рассердился господин Али.

Снова он принялся бегать по каморке и плеваться. И он бегал и плевался до тех пор, пока не остановился перед Бикешевым. Вперив в него взгляд, он вдруг спросил:

— Вы Бикешев с Мангышлака? С Каспийского моря?

— Ну? — сказал Бикешев, словно его удивил такой наивный вопрос.

— Там, в заливе Кайдан, в урочище Кзыл — таш, всплывает со дна чистая белая нефть. Вы видели на воде нефть, Бикешев? О ней еще полвека назад писал один русский путешественник… как… его? Бутаков.

— Ийе! Зачем мне, казахскому султану, какая — то вонючая нефть? удивился Бикешев и презрительно посмотрел на Али Алескера.

— О Абулфаиз! — пробормотал господин Али Алескер и забегал. Бегая и плюясь, он бормотал: — Золото под ногами, золото плавает по воде… и им дела нет. Дурачье. О Абулфаиз!

Снова ночь взорвалась собачьим лаем.

Тюлеген прислушался и вдруг воскликнул:

— Сейчас будут… э… Они идут.

Он явно что — то недоговаривал.

Крадучись вошли Хужаев и высокий узбек — бухарец Давлятманд. Лицо его еще больше пожелтело. Он бессильно плюхнулся на палас, даже не произнеся обязательного «Ассалам алейкум». Хужаев держался надменно, долго выбирал местечко почище, где бы сесть, но и у него тревога рвалась наружу.

Раздраженно спросил Али:

— Что же? Сколько надо ждать господина ишана каракумского Саттара?

Глаза Хужаева забегали. Желтолицый бухарец вцепился всеми пальцами в свою великолепную бороду и застонал.

Перс рассвирепел:

— Тьфу! О Абулфаиз! В чем дело, наконец?!

— Скажите вы, — устало пробормотал бухарец Хужаеву.

— Нет уж… Ваши кадры. Говорите вы.

На цыпочках, по — кошачьи, приблизился господин Али. Казалось, скрюченными пальцами он сейчас вцепится кому — нибудь в глотку.

— Да вы… Что случилось? Тьфу! Где сын Джунаида Ишик — хан? Где ваши самаркандские наркомы?

— Уехали поспешно… час назад. Сказали: «За нами слежка…» Ишан Саттар тоже не придет… Саттар… — Бухарец испуганно посмотрел на Овеза Гельды и почему — то отодвинулся.

Странно заикаясь, заговорил Хужаев.

— Вот… Саттар. Достопочтенный ишан каракумский просил передать: переговоры вести он уполномочивает вот его, — он кивнул на бухарца. Господин Заккария Давлятманд из Бурдалыка весьма почтенный человек, компаньон фирмы «Хлопкоочистительный завод его высочества эмира Бухарского», также компаньон «Персидского торгового промышленного товарищества», известный революционер. Нет, нет! Революционер не в смысле советских революционеров, большевиков, нет — революционер — джадид, так сказать, из вполне достойных… э… э… либеральных революционеров. Ни сам Саттар, ни Ибрагим — бек не войдут под одну крышу с… прок… э — э–э… туркменом… Не смотрите на меня так, сардар Овез Гельды. Это не мы говорим, это они…

— Воз — му — ти — тель — но! — протянул перс.

— Разве, господин Али, мы не говорили, разве не убеждали! А он все свое: не сядет хивинец Саттар за дастархан с разбойником. А у Ибрагим — бека джигиты Саппара Шайтана и Курбана Канучака скот, что ли, угнали… где — то около Андхоя в Афганистане… Баранов угнали…

Овез Гельды вскочил. Трудно было ждать от семидесятилетнего старика такого проворства.

— Змея подыхает от своего яда! Будьте прокляты! Я ушел! — с угрозой просипел он.