Михаил Шевердин - Тени пустыни

В своих комнатах Гулям не нашел Насти — ханум. Проклятый инглиз! Вот уж длинный язык! Понадобилось ему столько болтать. Из — за него Гулям опоздал и не успел поцеловать Настю — ханум и пожелать ей доброго утра!

В унынии Гулям отправился искать жену. В цветнике ее не оказалось. Пришлось торкнуться на женскую половину. Домоправительница Шушаник — бану, которую Али Алескер, отдавая дань новым веяниям, держал в своем гареме вместо евнуха, доложила:

— Госпожа Настя — ханум изволили уехать.

— Как уехать?!

— Их превосходительство отбыли из Баге Багу.

Новость ошеломила Гуляма. Настя — ханум никуда не собиралась.

Шушаник понятия не имела, куда уехала ханум. Спросить не у кого. Какие — то сарыки подняли бунт, и все уехали усмирять их. Почему же ханум не поставила в известность своего супруга, куда она направилась? Женщины в наш век слишком самонадеянны. Нет, ханум отбыла одна. Главную жену господина Али Алескера княжну Орбелиани видеть нельзя. Княжна и младшие жены господина Али сегодня услаждают душу и тело в домашней бане. Да, турецкая баня в Баге Багу не уступает первоклассным тегеранским баням. Так захотела любимая супруга Али Алескера, княжна Орбелиани. В бане Баге Багу мраморный пол, изящнейшая роспись на стенах. Приглашенный из Мешхеда художник живо изобразил кистью сцены из поэмы «Шахнаме» Фирдоуси. В бане есть все, что душе угодно: фонтан с холодной и горячей водой, бассейны, розы, курильницы благовоний и кальяны с ароматным табаком. Да и что говорить! Баге Багу в такой глуши. Бедным дамам зевота от скуки скулы посворачивала. Поэтому они в бане уже с самого утра. Купаются, едят сладости, курят, красят волосы и брови, раскрашивают свое обольстительное тело. О, все женщины в доме господина Али Алескера прелестны! Рисуют различные фантастические эмблемы — птиц, солнце, луну, звезды… О, если бы господин Гулям мог бы взглянуть одним глазком на розовотелых очаровательниц. Он умер бы от зависти…

Усталое лицо домоправительницы дрожало, точно студень в миске продавца бараньих голов. Старуха хихикала. Глаза ее бегали.

Гулям не успевал вставить даже словечко. Он не хотел сердить госпожу Шушаник — бану. Он знал, что старуха самолюбива до истерики. Ее боялся сам Али Алескер, но очень и очень в ней нуждался. Поговаривали, что именно она помогает ему находить в нищих селениях полураспустившиеся бутоны роз для его гаремного букета и улаживать все расчеты с родными без шума и неприятностей.

Все это вдруг вспомнил Гулям. Смутная тревога заскреблась где — то внутри. Он почти не слушал и с омерзением разглядывал бородавку, украшавшую длинный нос Шушаник — бану.

— Выпейте чашечку кофе, ваше превосходительство. Вам не приходилось хоть одним глазком заглянуть в женские бани? О — о! Невинное развлечение. Тегеранские господа предпочитают его всякому кинематографу. Впрочем, у вас в Кабуле и настоящей — то бани нет. Когда я состояла наложницей главного муфтия кабульского, я побывала во всех кабульских банях. Ничего похожего на Тегеран. О! А посмотрели бы вы на дам из высшего общества. Кожа лепестки роз, груди — крепкие лимоны, бедра… А разрисовка? От шеи она распространяется на грудь и ниже. Вокруг пупка, в который вмещается десять унций розового масла, прислужницы рисуют лицо, украшенное лучами… Вся их одежда — легкая газовая рубашка. Она открыта от лебяжьей шейки до талии. Вы, горбан, не знаете, что такое персидская баня…

Гуляма совсем не интересовали тегеранские бани. Наконец ему удалось прервать госпожу Шушаник — бану. Он потребовал:

— Вы знаете все, что делается на женской половине Баге Багу. Куда уехала моя жена?

— О добродетель! О образец для всех мужчин! Он интересуется только своей супругой! Поверьте, совсем не модно. Вельможи Тегерана уже давно не обращают внимания на законных супруг. С ними скучно, пресно…

— Куда уехала Настя — ханум?

— О господи, я подстилка вашим ногам. Я удивлена: вижу я соловья хмельного и неистового; сидит он колена к коленам с гусыней. Что вы нашли в вашей большевичке, белесой, с соломой на голове, с красными глазами курицы; с грудью барабаном, с веснушчатым носом? Не понимаю. Такой красивый, такой богатый! Спросили бы Шушаник — бану! У меня есть цветочек Шираза! Румяные щечки заставляют бледнеть розы. Глазки — алмазы. Бровки своды, покрывающие звезды. Каждый локон — волосок — аркан, в котором запутывается сердце. Родинка на щечке погружает сердце в блаженство. Два кинжала острых она имеет на груди.

Описывая прелести своей ширазки, Шушаник — бану расползлась тестом на матрасике.

Гулям понял: старуха с ним играла. Ясно, что она знала. Все знала. И еще он понял, что болтала старуха не потому, что любила болтать. Просто она тянула время. Гуляма бросило в жар. Крадучись, выползла беда. Только что ее не было. А тут она заглянула ему прямо в глаза.

Смуглое лицо его почернело от прилившей крови, широкие брови сошлись стрелами к переносице, подбородок заострился. Домоправительница заерзала на месте. Она попыталась спрятать глаза.

— Я пуштун, — заговорил, с трудом выговаривая слова, Гулям, — твои персидские хитрости пуштун не понимает. Персидским хитрецам он прибивает кишку гвоздем к дереву и бичом гоняет хитреца вокруг…

Старуха побледнела:

— Я — я… не понимаю… Я… Вы… Что я такого сказала? Не хотите ширазку, тогда…

— Говори, что знаешь! Вот тебе! — он швырнул домоправительнице на колени несколько золотых монет.

Малиновый сиропный румянец сменил бледность на лице старухи. Одним взглядом она пересчитала поблескивающие на темной материи платья монеты нагло сказала:

— Вельможа, чуть ли не принц… Разве достойна вас такая подачка? Ваша милость, пожалейте старуху, снизойдите к ее бедности. Когда — то за один взгляд на мою грудь вы отдали бы все богатства мира. Увы, сейчас я дряхла и уродлива. Мой удел — нищенская милостыня.

— Заговоришь ты наконец?!

Он снова выхватил из кармана кошелек, но шнурок запутался. Затрещал шелк, желтые кружочки червонцев покатились на палас.

— Скажешь ты?!

Шушаник — бану не была бы сама собой, если бы она развязала свой язык сразу же. Она тщательно подобрала и пересчитала золотые, завернула в платок и спрятала за пазуху. Подняв руки, словно защищаясь от удара, она начала скороговоркой:

— Пусть меня оттащат на доску для обмывания трупов, если я виновата.

Гулям воскликнул:

— Что случилось? Где жена?

— Клянусь, вины моей нет, — запричитала старуха. — О Абулфаиз, я пальцем не притронулась к этому делу. Мне пригрозили… Меня напугали… О, я вся дрожу…

— Свинья! — не выдержал Гулям. — Тебя наконец вырвет твоей проклятой тайной!

— Сейчас, сейчас, ваше высочество. Я все скажу. Поклянитесь, что вы не назовете моего имени ни сегодня, ни завтра, никогда.