Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

К тому времени большая часть компании упилась и храпела, но выспаться не удалось, так как спозаранок прибыли строители виселицы и устроили на улице такой перестук, что все проснулись. Тут Конингэм сообразил, что у него имеется ордер шерифа, и мы всей толпой побрели в Ньюгейт, чтобы поглядеть на того парня в камере смертников. Помню, как эта пьяная, шумная компания затихла, стоило нам оказаться внутри Ньюгейт-Ярд, с тамошними сырыми темными стенами, обступающими со всех сторон. Наши шаги гулко отдавались по каменным коридорам, дыхание сделалось сдавленным, а голос понизился до шепота, тюремщики же жутко ухмылялись и вращали глазами, стараясь сполна отработать заплаченные Конингэмом денежки.

Сдается, впрочем, что юные повесы ничего не поняли, так как спешили увидеть человека, забывшегося сном на каменной скамье, рядом с которым на матрасе лежал надзиратель. Пара ребят из наших, слегка уже протрезвев, настаивала, чтобы осужденного разбудили. Они, как я понимаю, надеялись, что он начнет стенать и молить. Конингэм, самый рьяный из всех, разбил о решетку бутылку и заорал, побуждая парня подниматься, но тот только тупо поглядел на нас. Зато на сцене появился похожий на церковного старосту тип в черном плаще и высокой шляпе. Он обрушился на нас с яростью урагана.

– Бездельники! – закричал он, топая ногами и побагровев. – У вас совсем совести нет? Б-же правый, и это те, кого называют цветом нации! Пр-тье! Пр-тье! Что вам всем, к ч-тям, провалиться!

Он буквально обезумел от гнева и клялся, что тюремщик заплатит за это своим местом, потом начал толкать Конингэма. Но нашего бравого Кони так просто не смутишь: отвечая ругательством на ругательство, он пьяно проковылял к эшафоту, который был почти закончен – черный брус, ограждения и все такое – и стал плясать на ступенях, пока разозленные рабочие не спихнули его на дорогу.

Дружки со смехом и шутками подняли лорда и повели обратно в «Сороку». Было теплое летнее утро; собравшаяся уже толпа улюлюкала и ухмылялась, пока мы пробирались сквозь нее, но кое-кто бросал на нас хмурые взгляды и кричал: «Позор!» На улице пирожники расхваливали свой товар, а продавцы моделей виселиц, признаний Курвуазье [785] и кусков веревки с последней казни (приобретенных, без всякого сомнения, в бакалейной лавке этим же самым утром) сидели за завтраком в «Ягненке» или «Сороке», дожидаясь, пока народ соберется по-настоящему. Подтягивалась мелкая воровская шушера и шлюхи, у окон занимали места благопристойные семьи, решившие устроить себе пикник; извозчики расположили свои экипажи у стен домов, предлагая выгодные места по шестипенсовику за штуку. Лавочники и привратники, которым нельзя было бросить работу, кляли тех, кто мешался у них под ногами, констебли парами сновали туда-сюда, отгоняя нищих и пьяниц и не спуская глаз с явных жуликов и воров. Ханжеского вида малый в одежке священника с живым интересом наблюдал, как Конингэма втаскивали в «Сороку» и далее наверх по лестнице. Он вежливо кивнул мне.

– Пока все довольно тихо, – говорит, и я подметил, что правая его рука свисает под странным углом: она была скрюченной и имела восковой оттенок. – Не возражаете, сэр, если я составлю вам компанию? – И он назвал мне свое имя, вот только теперь, хоть убейте, не помню, какое.

Я не возражал, и он поднялся наверх, в руины передней из наших комнат. Лакеи убирали объедки от ночной пирушки и выпроваживали шлюх, жалобно скуливших; почти все наши представляли собой жалкое зрелище и вовсе не спешили лакомиться вырезкой с почками.

– Первый раз для большинства из них, – говорит мой новый знакомый. – Интересно, сэр, очень интересно.

Следуя моему приглашению, он налил себе холодного пива, и мы, устроившись у окна, за едой и разговором, наблюдали, как прибывает толпа. Наконец она разрослась настолько, что заполонила всю улицу в оба конца от эшафота: бурлящее, необъятное живое море, ограниченное оцепившими место казни легавыми, плотное настолько, что даже карманникам было затруднительно промышлять своим ремеслом. Должно быть, тут собрались представители всех слоев Лондона: гнусные отбросы общества бок о бок с торговцами и людишками из Сити; клерки и приказчики из магазинов; отцы семейств с сынишками на плечах; нищая братия, собирающая подаяние. У стены стоит карета лорда, и толпа веселится, наблюдая, как кучер помогает хозяину вскарабкаться на крышу; из каждого окна высовываются зеваки; на крышах оборудованы галереи с сидячими местами; даже с водосточных труб и фонарных столбов свисают зрители. Какой-то оборванный пацан, словно мартышка, лезет по стене «Сороки»; его грязные пальцы цепляются за наш подоконник, а голодные глаза обозревают тарелки. Мой собеседник протягивает ему кусок мяса, который в мгновение ока исчезает в чавкающем рте.

Кто-то окликает нас снизу, и я замечаю дородного курносого малого, глядящего в нашу сторону. Мой сухорукий сосед пытался докричаться до него, но шум толпы не способствовал разговору. В итоге мой компаньон бросил это дело и говорит мне:

– Так и знал, что он придет. Выдающийся писатель – затмил всех нас. Вы не следили за «Мисс Тиклтоби» [786] прошлым летом?

Отсюда я сделал вывод, что увиденный нами под окном субъект – не кто иной, как мистер Уильям Мейкпис Теккерей. Впрочем, этой встречей все мое знакомство с ним и ограничилось.

– Чудовищная идея, – продолжает мой сосед, – но если б казни проводились в церкви, у нас не было бы недостатка в прихожанах – может, собиралось бы даже больше, чем сейчас. Как думаете? Ага, пошло!

Загудел колокол, и толпа хором начала отсчитывать удары: «Один, два, три…» – пока не пробило восемь, после чего раздалось раскатистое «ура», заметавшееся между домами. Вдруг оно смолкло, и наступила тишина, прерываемая только пронзительным детским плачем.

– Колокол церкви Гроба Господня начинает звонить, – прошептал мой компаньон. – Да смилуется Господь над душою бедняги.

Когда гул толпы снова усилился, мы устремили взоры поверх бушующего человеческого моря к эшафоту и увидели констеблей, выходящих из тюрьмы через Ворота Должников. Окружив заключенного, они поднялись по ступеням на платформу. Приговоренный пребывал, казалось, в полусне. «Наркотик, – пояснил мой приятель, – ему сейчас на все плевать». Это точно, зато народ начал топать, орать и свистеть, заглушая слова священника. Тем временем палач наскоро соорудил петлю, накинул на голову обреченного капюшон и встал, готовый вытащить болт. Теперь не раздавалось ни звука, только чей-то пьяный голос изрек: «Будь здоров Джимми!» Раздались смех и крики, и все в ожидании уставились на фигуру в белом, застывшую под перекладиной.

– Не смотрите на него, – шепчет мой приятель. – Посмотрите на своих товарищей.