Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

От моих усилий румянец и так уже покрывал ее щечки, теперь же она сделалась совершенно пунцовой и тихо застонала, а невинные глазки наполнились слезами.

– Ах, как ты можешь спрашивать такое? Разве я смогла бы жить если… если… О, Гарри, я не верю, что это ты рядом со мной, целый и невредимый! Ах, любовь моя!

Итак, проблемы были улажены (насколько такое возможно с Элспет, потому как я никогда не способен был понять, лгут ли эти детские глаза и алые губки, так что ч-т бы с ней), и миссис Лейд предана забвению – по крайней мере, до поры, пока мы не покончили с неотложным делом и не принялись болтать, лежа на полу каюты в сгущающихся сумерках. Само собой разумеется, рассказ Элспет лился неудержимым потоком, я же слушал вполуха, будучи слишком слаб, потрясен нашей внезапной встречей и озабочен переделкой, в которую мы угодили. Ни с того ни с сего, посреди описания рациона, которым ее кормили во время плена, она говорит:

– Гарри, а ты уверен , что не оседлал миссис Лейд?

Я настолько оторопел, что ей пришлось повторить вопрос.

– Что? Б-же правый, детка, что ты имеешь в виду?

– Ты кувыркался с ней?

Даже не знаю, как мне удалось сохранить здравый рассудок, шестьдесят лет ведя с ней беседы. Тогда, конечно, мы были женаты только пять, и мне еще предстояло постигнуть все глубины ее своеобразного характера. Прочистив горло, я говорю:

– Пр-тье, я же сказал, что нет! Да и кстати – крайне неприлично употреблять подобные выражения!

– Почему? Ты же употребляешь – я сама слышала на вечере у леди Чалмерс, когда ты болтал с Джеком Спидикатом. Вы обменивались мнениями по поводу Лотти Кэвендиш и о том, что ее муж мог найти в столь глупом создании, и ты сказал, что с ней, вероятно, здорово кувыркаться. Я сделала вид, что ничего не слышала.

– Не может быть! Я не мог сказать такого… да и вообще, дамам не пристало понимать такие… такие вульгарные выражения.

– Но дамы, которых седлают, наверное, понимают их.

– Это не дамы!

– А кто? Разве Лотти Кэвендиш не дама? А я: ведь ты оседлывал меня много-много раз.

Она вздохнула и улеглась поудобнее. Помоги нам Г – дь!

– Ну, я не… не делал ничего подобного с миссис Лейд, так что успокойся.

– Я так рада, – проговорила она и вскоре уже мирно посапывала.

Это я вам все рассказываю отчасти потому, что только это и запомнил из нашего разговора после встречи, а еще чтобы вы поняли, какой поистине невыносимой тупицей была Элспет – да и сейчас остается. Даже не совсем так – была, есть и будет, и это делает ее совершенно непредсказуемой. Одному Богу известно, какую чушь будет она нести, лежа на смертном одре, но готов прозакладывать последний пенни, что совсем не про близкую кончину. Я только надеюсь, что не доживу до этого момента. Элспет довелось пережить испытание, от которого большинство женщин лишились бы рассудка – а ей и терять-то было всего ничего – но вот она рядом со мной, чувствует себя в безопасности и, похоже, не догадывается даже о нашем безвыходном положении. Когда малайцы Соломона наутро уводили Элспет в ее собственную каюту, она больше сокрушалась о приобретенном ею загаре и влиянии оного на внешность, нежели о том, что этот жирный Соломон уготовал для нас. Ну что поделаешь с такой женщиной?

Смею заметить, с моей души камень упал, когда я увидел ее целой и невредимой. По крайней мере, жизнь в неволе не изменила ее: если бы она плакала и сетовала на свои страдания или сидела колом и молчала, или впала бы в истерику, как всякая нормальная женщина, она перестала бы быть Элспет, а хуже этого ничего не могло случиться.

Следующие два дня я провел в заточении в своей каюте и не видел ни одной живой души за исключением китаезы-стюарда, приносившего еду, но тот был совершенно глух к моим жалобам и расспросам. Я понятия не имел, что происходит и куда мы направляемся. Из слов Соломона следовало, что мы где-то в южной части Индийского океана и, судя по солнцу, курс держим на запад, но это все. Каковы намерения Соломона? Единственное, что меня согревало, так это растущее убеждение, что он не собирается меня прикончить – только не теперь, хвала Господу, когда Элспет видела меня, и у Соломона не осталось больше надежды завоевать ее. Но большего и не надо.

Знаете, хотя вел себя дон, как форменный сумасшедший, чем больше я размышлял, тем больше ему верил: парнишка и вправду сох по ней, причем вовсе не с намерением попользовать и бросить, нет, его обуревали эти чистые, романтические причуды, типа как у Шелли и иже с ним. Чудно! Да, я и сам ее любил, но не настолько же, чтобы аппетит терять.

Но Соломон, похоже, увлекся ею до самозабвения, раз уж решился ради нее стать похитителем, убийцей и изгоем. И вдобавок верил, что вопреки его поведению, достойному кровавого берберского пирата, способен-таки рано или поздно завоевать ее сердце. Но тут он видит, как она, рыдая, кидается в мои объятия и понимает, что ничего не выйдет. Удар, видно, получился жестокий. С тех пор Соломон, надо полагать, при мысли о своей бесплодной страсти грызет ногти, поняв, что рисковал шкурой и положением ни за грош. Что теперь ему делать? Если только он не решит порубить нас обоих на кусочки (что казалось маловероятным, хотя мы и имели дело с пиратом и выпускником старого доброго Итона), то самым вероятным развитием событий казалось следующее: дон высаживает нас на берег, а сам, отягченный печалью, уплывает прочь с намерением записаться в Иностранный легион, постричься в монахи или стать американским гражданином. Еще бы! С его стороны было так любезно оставить нас с Элспет на несколько часов наедине. Разве он поступил бы так, если сохранил на нее еще какие-нибудь виды?

Впрочем, повторить сей благородный поступок Соломон не спешил. На третий день вместе со стюардом пожаловал маленький китаец-доктор, не понимавший ни слова по-английски. Он бесстрастно осмотрел рану в моем боку, которая заживала хорошо и почти уже не болела, но на мои расспросы про Соломона не проронил ни звука. Наконец я потерял терпение и стал колотить в дверь и орать. На зов явились два малайца с огромными бицепсами и мрачными рожами и объяснили мне, что если я не прикушу свой язык, они сделают это за меня. Так я и поступил, покуда они не ушли, а потом принялся пинать ногами дверь и требовать Элспет, обзывая дона всеми именами, какие способен был выдумать, потакая так сказать, природному высокомерию, ибо чувствовал себя в относительной безопасности. Святой Георг, каким же я был молодым и зеленым!

Реакции не последовало никакой, и холодная рука ужаса погладила меня по спине. Прошедшие два дня, с животом в бинтах, я считал вполне естественным оставаться в каюте, но теперь, когда доктор осмотрел рану и остался доволен, почему меня не выпускают? Почему, по крайней мере, не зайдет Соломон, чтобы поговорить со мной? Почему мне не разрешают увидеть Элспет? Почему не дают хотя бы выйти на свежий воздух? Какой смысл заставлять меня тут тухнуть, если он собирается нас отпустить… Если собирается, конечно. В один миг я сообразил, что это была всего лишь моя собственная фантазия, навеянная, скорее всего, счастливым воссоединением с Элспет, показавшимся раем в сравнении с неделями, прожитыми в состоянии ужаса. Что, если так?