Любовь Воронкова - Сын Зевса (Дилогия)

- Как ты вспомнил обо мне? - спросил Аристотель. - Ученых в Элладе много. Например, великий философ Платон. Я сам хотел у него учиться, но когда я приехал в Афины, оказалось, что он отправился в Сицилию.

- А, Платон! - усмехнулся Филипп. - Философ, который утверждает, что человек - это животное двуногое и беспёрое… Я слышал, что Диоген принес ему ощипанного петуха и сказал: «Вот человек Платона!»

Оба рассмеялись.

- Но мне кажется, что он более созвучен твоему этос, Филипп.

- Моему этос, моему характеру. Почему же?

- Ты царь. И ты поймешь его. «Смешна огромная толпа, - говорит он, - которая думает, что она хорошо может судить о том, что гармонично и ритмично, а что нет».

- Он прав. Потому Афины и проигрывают битвы, что там управляет толпа.

- Эллины проигрывают битвы, потому что они разрозненны. Если бы эллины составляли одно целое государство, они могли бы властвовать над всей вселенной.

- Пока они объединятся - а этого никогда не будет, - вселенную буду завоевывать я.

- Да, я слышал о твоих… так сказать… блистательных делах. Кстати, ты разорил Стагиру, родину моих отцов.

Филипп сделал грустное лицо.

- Да, - вздохнул он, - я разорил Стагиру. И очень сожалею. А что было делать? Город сопротивлялся. Но то, что я разорил, я же могу и восстановить. - И переменил разговор: - Так ты спрашиваешь, почему я пригласил именно тебя? Во-первых, потому что слава о твоей учености уже широко идет по всей Элладе. Во-вторых, твой отец был другом моего отца, а ты был моим другом. В-третьих, мне посоветовал обратиться к тебе Гермий, атарнейский царь. Ведь ты одно время жил у него. И кажется, вы с ним в родстве?

Аристотель опустил глаза, словно разглядывая светящееся в золотой чаше вино.

- Несчастный Гермий погиб. Ты знаешь об этом?

- Я знаю. Персы увезли его в Сузы. Пытали и потом казнили.

- За связь с тобой, Филипп.

- За связь со мною!.. Я царь в своем царстве. Он был царем в своем царстве. Все царства так или иначе общаются между собой!

- Но его обвинили в том, что он вместе с тобой составил заговор против Персии.

Филипп возмущенно пожал плечами:

- О чем ты говоришь? Я не знаю ни о каком заговоре!

Аристотель внимательно поглядел на него. Единственный глаз Филиппа, голубой, как небо, светился искренним недоумением.

Но Аристотель видел, что Филипп откровенно обманывает его.

- Ну, как твоя склонность к философии? - снова переменил разговор Филипп. - Большую ли услугу оказала она тебе в жизни?

- Может быть, она-то и оказала мне самую большую услугу, - задумчиво ответил Аристотель. - Эта наука помогает думать, размышлять, наблюдать… Чему же ты хочешь, чтобы я учил твоего сына?

- Всему, что знаешь сам. А главное - воспитай его настоящим эллином.

- Но как же иначе, Филипп? Эллины остаются эллинами. А варвары - варварами. И забывать этого нельзя.

- Вот что еще меня очень сильно интересует, - сказал Филипп, - как ты смотришь на устройство государства? Может быть, ты демократ, Аристотель?

- Я думаю, Филипп, - осторожно ответил Аристотель, - что самое лучшее устройство государства - это небольшой полис: то есть государство-город, в котором первое место принадлежит средним слоям населения - ни очень богатым, ни очень бедным. Ведь хорошее государство больше всего стремится к тому, чтобы все в нем были равны и одинаковы…

- Значит, ты считаешь монархию противоестественным политическим строем?

Филипп напряженно ждал ответа.

- Я считаю, что монархия - это нормальный строй, - уклончиво сказал Аристотель, - ненормальным строем я считаю тиранию. Тирания - это строй противоестественный. Ведь тиран должен все время следить за своими подданными - чем они занимаются, о чем говорят… Ему приходится возбуждать среди своих подданных взаимную вражду, чтобы эта вражда не обратилась против него самого. Тиран разоряет своих подданных, чтобы содержать для себя охрану да и чтобы народ, занятый заботами о повседневном пропитании, не имел досуга замышлять заговоры против своего правителя.

- Я рад, что ты не порицаешь монархию. Чем была Македония до меня? Чем бы она была, если бы у нее не было такого царя, как я? Сейчас по военному могуществу кто сравнится с моим государством?

- Это так, Филипп. Но если государство обращает внимание лишь на подготовку своих военных сил, то оно держится, пока ведет войны, и гибнет, лишь достигнет господства: во время мира такие государства теряют свой закал, подобно стали. Подумай об этом.

Филипп задумался.

- Решим так, Аристотель, - сказал он потом, - обучай моего сына разным наукам - как царя. Но муштруй его - как простолюдина. А управлять государством я научу его сам.

В тот же вечер во дворце был большой пир, затянувшийся до рассвета. Филипп дал себе волю. Он много пил, громко хохотал над грубым шутовством уличных мимов, шумно приветствовал флейтисток и танцовщиц, увеселявших гостей.

Чад и дым очага, звон кифар и свист флейт, неслаженные песни, крики, хохот… И царь и его гости самозабвенно веселились. Аристотель в раздумье смотрел на них, изредка пригубливая чашу.

Тринадцатилетний Александр, несмотря на требования Леонида уйти в спальню, сидел за столом, угрюмо глядя на это необузданное веселье. Аристотель подошел к нему, положил ему руку на плечо. Александр встал, губы его дрожали.

- Тебе нравится это, Александр?

- Нет.

- Зачем же ты сидишь здесь?

- Я хочу понять, почему отец предпочитает их всех - и этих флейтисток - моей матери?

- Уйдем, Александр. На такие вопросы еще ни один человек не мог дать ответа.

Аристотель без труда доказал Филиппу, что ему и Александру надо куда-нибудь уехать из Пеллы.

- Шумная жизнь твоего двора будет мешать занятиям.

Филипп охотно согласился с ним. Его и самого смущало присутствие сына на его пирах.

Филипп поселил их недалеко от Пеллы, в маленьком городке Миэзе на реке Стримоне. Александру казалось, что он вырвался из душного, тесного гнезда на свежий воздух, на волю. Вместо шума угарных отцовских пиров - серебристый шум реки, широкой и быстрой; вместо городских стен, замыкающих горизонт, - вершины Кабунских гор, одетых лесами. А если повернуться лицом к югу, то перед глазами высоко в небе засияет белая глава Олимпа, покрытая вечным снегом… Какая бы ни стояла жара, с Олимпа всегда веет хрустальной прохладой. Александр наслаждался этой прохладой, - и у него от рождения была очень горячая кожа. Говорили, что это свойство и делает его таким вспыльчивым.

В этом мирном уголке стояла полная тишина. Только ветер шумел в лесах, да пели птицы, да позванивал где-нибудь в ущелье небольшой водопад. Тихо было и в самой Миэзе, с ее маленькими домами, слепленными из глины, окруженными каменными стенами. Эти стены делали улицу слепой и пустынной; вся жизнь проходила во дворах - там жили, варили пищу, растили детей.