Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

Обескураженный Петр Федорович отошел к столу, где ему под руку попалась подзорная труба, и он, найдя в том спасительный выход из создавшегося положения, схватил ее, раздвинул почти до предела, подошел к окну и поманил графиню к себе.

Ей не оставалось ничего другого, как повиноваться, и она, осторожно ступая, встала рядом с наследником, с боязнью поглядывая то на него, то на окуляр трубы, который он начал протирать обшлагом своего камзола. Потом он навел ее куда-то вдаль через полузамерзшее окно. Прищурив один глаз, подкрутил настройку и несколько мгновений выискивал что-то вдалеке, недоступное для взора графини. Вдруг он громко рассмеялся лающим смехом и воскликнул:

– Так и есть, плохо караул несут! Ну, теперь я им задам! Прогоню сквозь строй, чтоб не болтали меж собой во время службы. Нет, вы только гляньте, – с этими словами он подал трубу Апраксиной, придерживая левой рукой прибор по центру, а другой, полуобняв Аграфену Леонтьевну, приблизил окуляр к ее глазу. Она с испугу зажмурилась, тем более не знала, что там может увидеть. А вдруг что-то не совсем приличное?

Ее муж, Степан Федорович, возвращаясь из похода, всегда убирал подальше и свою шпагу, и пистолеты, а уж подзорную трубу, которой он дорожил пуще всего остального, и вовсе запирал в дубовый секретер. И сколько малолетний сынок их ни просил «глянуть в небо» через нее, он упорно ему в том отказывал.

– Теперь видите? – настойчиво спросил Петр Федорович. – Каковы бестии! Им положено стоять, не шелохнувшись, а они сидят на корточках, да еще и трубочку покуривают. Вы будете моей свидетельницей, когда я сегодня же после смены караула вызову этих паршивцев к себе.

Аграфена Леонтьевна тихо охнула, представив, насколько может затянуться этот процесс, и, чтобы как-то улизнуть от расследования, растерянно сказала:

– Ваше высочество, не по глазам мне трубка ваша, ничего не видела, вот вам крест. Вы уж меня увольте от подобных расстройств.

Петр Федорович что-то презрительно хмыкнул. У него, как видно, пропал всякий интерес к собеседнице, и он, положив трубу обратно на стол, не попрощавшись, вышел вон. Апраксина облегченно вздохнула, что все обошлось, и тут в комнату впорхнула Екатерина Алексеевна вместе с нарядно одетой девушкой, что несла на вытянутых руках рукодельные принадлежности.

– Тысяча извинений, что заставила вас, графиня, так долго ждать. С ног сбились, пока Настуся, – она кивнула в сторону миловидной девушки, – нашла все необходимое. Сама я редко теперь рукоделием занимаюсь, потому и не знаю, где что лежит. Noch eine Bestellung oder in einem Palast oder in Russland… [5] Никакого порядка ни во дворце, ни в России… – добавила она по-немецки.

Потом она вместе с девушкой подобрала нужного цвета нить, вдела ее в иголку, предварительно увлажнив ее кончик своими ярко-красными губками, и принялась быстро зашивать порванное место. Девушка, которую она назвала Настусей, за это время не произнесла ни слова и лишь помогала наследнице расправлять умело сделанные ей стежки.

– Ну вот, полюбуйтесь: никаких следов, – наконец поднялась с колен Екатерина Алексеевна. – И в следующий раз, будучи в наших покоях, – слово «покои» она произнесла с выразительной гримасой, – не садитесь сразу в кресло, а лучше спросите моего совета.

– Ваше высочество, я, право, не знаю, чем заслужила такую милость от вас. Да я теперь это платье буду хранить, как… – Она не могла подобрать нужного слова и продолжила дальше: – Всей родне и знакомцам нашим показывать стану, какая вы мастерица.

Наследница при этих словах лукаво сощурилась и покачала головой:

– А вот этого я не рекомендовала бы вам делать, а то, знаете, пойдут расспросы, разговоры, и вы не только себя, но и меня поставите в неловкое положение. Вы согласны, мадам?

Аграфена Леонтьевна, до которой не сразу дошел смысл сказанного, замахала в ответ руками, словно комаров отгоняла, и подобострастно согласилась, стараясь всем своим видом показать свою несообразительность:

– Уж вы лишнего не подумайте, мало ли чего я ляпну сгоряча да невпопад. Я же не от большого ума говорю это, а от чистого сердца. Простите великодушно, дурость, полную дурость изрекла…

– Да вы успокойтесь, ваша светлость, я хоть и недавно в стране этой живу, но порядки здесь такие же, как у меня на родине. – Она незаметно сделала знак рукой пришедшей с ней девушке, и та неслышно покинула их. – Давайте-ка присядем рядком да поговорим… Как это по-русски? Тишком? Лишком?

– Ладком, – с готовностью подсказала Апраксина.

– Точно, ваша правда, именно «ладком»! Как много замечательных слов в русском наречии. Ни в одном другом мне известном языке не отыщешь таких слов, которые бы передавали столь много всего и тайного и сокровенного…

– Так о чем мы говорили? Сесть рядком и поговорить… Как там… Опять забыла…

С этими словами она подвела Аграфену Леонтьевну к небольшому диванчику, примостившемуся возле натопленной с вечера, украшенной изразцами небесно-голубого цвета печки, и усадила рядом с собой.

– Я так понимаю, что вы прибыли не только почтение мне выразить, но имеете и более важный вопрос? Говорите. Здесь нас никто не услышит, прислуга сюда не заходит, а мой супруг пошел проверять посты вокруг дворца, так что не скоро вернется. Самое время пооткровенничать.

От этих теплых и доверительных слов Аграфена Леонтьевна вконец растерялась, открыла было рот, чтобы излить всю свою боль и беду, но вдруг неожиданно для себя разрыдалась. Екатерина Алексеевна, словно ожидая чего-то подобного, вынула из-за обшлага платочек и принялась утирать струившиеся по щекам графини слезы, приговаривая:

– Все в руках Божьих, все сложится, как Богу угодно… Не рвите зря душу… Я полностью разделяю вашу печаль и опасения, тем более, что и мое имя замешано в этой истории.

– Так это правда? – изумилась Апраксина.

– Что именно вы считаете правдой? – парировала ее выпад своим вопросом Екатерина Алексеевна, чуть отодвигаясь в сторону.

– Все, что говорят о вас, – довольно неопределенно ответила графиня и попыталась разъяснить сказанное. – Будто бы вы переписку вели с моим муженьком, ослом старым, а уж о чем вы там писали в письмах своих, то мне неведомо. Только из-за писем этих он и угодил в немилость к императрице. Ладно, ежели его чинов и орденов лишат да в деревню спровадят за столько лет усердной службы, а если на плаху поволокут, тогда как быть? Неужели вы за него, ваше высочество, перед государыней словечко замолвить не можете?

И она сопроводила свою просьбу новым взрывом всхлипываний и причитаний. Наследница слегка поморщилась, ей стало надоедать это панихидное представление и, сощурив по-змеиному свои еще мгновение назад красивые глаза, отчетливо проговорила, глядя прямо в лицо вконец расклеившейся супруге генерал-аншефа: