Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

Подруги обнялись, чмокнули друг друга в щеки, и Екатерина в очередной раз позавидовала молодости и бесшабашности, сквозившей в каждом движении и взгляде Катрин, как она ее шутливо называла на немецкий манер. Та же, наоборот, звала ее матушкой-Катеринушкой, подчеркивая разницу в возрасте почти в полтора десятка лет.

– А у нас давеча важная гостья была, – начала первой выкладывать новости последних дней Екатерина Алексеевна. – Ни за что не догадаешься, кто это был…

– Мне об этом уже известно, – задорно откликнулась та. – Сама графиня Апраксина. И даже знаю, зачем приезжала – за муженька своего горемычного просить. Скажете, не так?

Екатерина Алексеевна, не желая показывать свое расстройство и мягко улыбнувшись, ответила:

– Все забываю, что наш дворец, несмотря на его отдаленность, как на ладошке перед всем Петербургом. Знали бы вы, как неприятно себя ощущать букашкой, наколотой на булавку…

– Матушка-Катеринушка, не думайте о таких глупостях. Свет к вам благоволит, все ждут скорых перемен. Обо всем, что происходит в Зимнем дворце, знают наперечет, а вот вы – большая загадка. Вот через день вернусь обратно, если вы позволите заночевать у вас. – Она лукаво подняла глаза на наследницу, зная, что та никогда не откажет ей в этом, и продолжила: – И в столице уже будут ходить самые разные слухи о моем посещении вашей высокочтимой особы.

– Скажешь тоже, «высокочтимой»! – фыркнула Екатерина Алексеевна. – Всеми презираемая и попираемая особа. Так-то оно будет точнее…

Они устроились в спальне наследницы, куда никто из посторонних, кроме самых близких людей, не смел заглядывать. Скрывать им было особо нечего, а атмосфера уюта и покоя располагала к откровенному разговору между подругами. Несмотря на то что время было уже обеденное, Екатерина Алексеевна дернула за шнур, ведущий на кухню, подав тем самым сигнал, чтобы им внесли утренний кофе, который она лично могла поглощать в любых количествах вплоть до позднего вечера.

Вскоре дверь неслышно открылась, и вплыла та самая Настуся, что помогала зашивать прореху на платье графини Апраксиной. Екатерина Алексеевна сдержанно прыснула в платочек, чем удивила Воронцову, привыкшую видеть наследницу всегда сдержанной и сосредоточенной.

Как только девушка, расставив приборы, вышла, разбираемая любопытством гостья не преминула поинтересоваться причиной смеха хозяйки.

– Я сделала что-то не так? – Она обиженно надула свои пухлые губки, хотя то была ее обычная попытка разговорить наследницу, особо не спешившую делиться новостями.

Екатерина Алексеевна с детства приобрела манеру не проявлять открыто своих чувств, а тем более не высказывать без нужды сокровенное. В этом она была полной противоположностью своей матери, готовой поделиться любой новостью с первой встречной, а если к ней являлись гости, то беседы, сводившиеся главным образом к теме достатка соседей, к модным одеждам нынешнего сезона и, естественно, блиставшим на балах офицерам, могли продолжаться часами.

Екатерина или, как ее в детстве звали, Фике, внимательно впитывала в себя все услышанное, но если кто-то спрашивал ее личное мнение, то обычно растерянно пожимала узкими плечиками, давая понять, что не в курсе происходящего. Но за что она больше всего была благодарна матери, так это за ее умение выбирать и приручать нужных ей мужчин. Она давно поняла, что женщины в этом мире – существа достаточно бесправные и их слово для людей состоятельных и с положением ничего не значит. Женщин раз и навсегда лишили малейшего признака ума, оставив в их полном распоряжении кухню и детскую. Недаром родилась поговорка: «Kinder, Küche, Kirche» – дети, кухня, кирха, насмешливо называемая «три женских К». Им были закрыты любые дороги вне дома. Разве что балы и торжественные приемы. И то под неусыпным надзором сотен завистливых глаз.

Все эти испытания пришлось пройти и ее матери, Иоганне Елизавете, или Лизхен, как ее называл дома муж, отец Фике. Обладая определенной настойчивостью и вкусом, она безошибочно могла определить, кто из прибывших на бал мужчин готов отблагодарить ее ценным подарком за несколько минут счастья, проведенных наедине. В великосветском обществе, где в этом плане царила известная широта нравов, никто не осмелился бы назвать жену прусского генерала женщиной легкого поведения или другим оскорбительным словом. В немецком обществе вполне допускался любой вид заработка, если это совершалось по согласию сторон. И Фике, воспитанной в тех же нравах, не окажись она женой будущего наследника, наверняка пришлось бы прибегать к подобным уловкам для обеспечения собственного благосостояния, поскольку всему свету известна скупость немецких мужей на затраты, касающиеся собственных жен.

Но сейчас, находясь в России, где все обстояло иначе, ей пришлось не то что менять свои взгляды на взаимоотношения между полом мужским и женским, но использовать их интерес к своей особе в несколько ином плане. Ей не нужны были богатые безделушки, которые она могла иметь теперь почти в любом количестве. Ей нужны были преданные люди, что могли бы помочь ей в трудную минуту. А то, что эта минута близка, уж кто-кто, а она понимала хорошо, с каждым днем и часом ощущая приближающуюся угрозу, стоит только ее муженьку взойти на престол.

Потому и вела она себя не просто осторожно, а сверхосторожно, и говорила лишь то, что никоим образом не могло повредить ее престижу, а тем более негативно сказаться на образе будущей Матери Отечества, создаваемом ей, словно умелым скульптором.

В каждом человеке она видела или врага, или союзника. Другие категории людей она не различала. Но не отвергала дружбы ни тех, ни других. С союзниками – про запас, а враги не должны были знать, что они раскрыты. Придет время – и они будут обезврежены. Об этом писали еще в древнеримских трактатах. И великой мудрости в том Екатерина не усматривала.

Но были у нее, как у любой женщины, и кавалеры, с которыми просто приятно было проводить время. И еще не факт, окажутся ли они на ее стороне в нужный день и час; были и женщины, через которых она могла узнать обо всем, что происходило вокруг, где ей лично показываться было неуместно.

Вот и Катюша Воронцова, девушка далеко не глупая, начитанная, с которой было о чем поговорить, кроме светских сплетен и слухов, принадлежала к кругу ближних людей, знала о неких тайнах наследницы престола. Естественно, далеко не обо всех. Кто еще мог сказать об ищущем с ней встречи иностранном дипломате или интересном офицере, проводившем горящим взглядом хорошенькую фигуру наследницы.

Так что школа ее матери, несомненно, пошла ей на пользу. Но у Иоганны Елизаветы не было тех амбиций и возможностей, совершенно неожиданно появившихся у ее дочери. Екатерина Алексеевна определенно знала о своей избранности в этом мире и ждала лишь того часа, когда сможет проявить себя, чтобы потом уже ни о чем не жалеть и никого особо не опасаться.