Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

…Через несколько дней, в начале душного июня, Василий Мирович ранним утром выезжал из столицы, направляясь в сторону Шлиссельбургской крепости.

Визит к Панину и ходатайство Кураева сделали свое дело, и он в самые короткие сроки получил назначение в Смоленский полк, одна из частей которого находилась в Шлиссельбурге, неся охрану находившихся там узников. Такое назначение вполне устраивало Василия, поскольку он оставался на службе и мог рассчитывать со временем на долгожданное повышение. Как он узнал, жалованье тех, кто исполнял обязанности караульных, было почти вдвое выше, нежели у остального войскового состава. Квартира и питание оплачивались за казенный счет. И, главное, Шлиссельбург был совсем рядом с Петербургом, а значит, иногда можно выезжать в столицу и устраивать свои дела.

«Тихая и спокойная служба… О чем еще можно мечтать?» – думал Мирович, покачиваясь на мягких рессорах, которыми был оснащен экипаж, купить который ему позволили деньги, переданные ему все тем же Кураевым «в счет будущих совместных наших дел», как выразился он.

На облучке нового экипажа правил двумя гнедой масти лошадьми неизменный Сашка и приведенный им за несколько дней до отъезда юноша по имени Ульян. Он был небольшого ростика, чумазенький, с раскосыми азиатскими глазами и одет в старый рваный армячишко. На вопрос Василия, кто таков, Сашка с готовностью ответил, что он встретил паренька на рынке, где тот нищенствовал, и что он готов служить новому барину, если тот согласится взять его с собой и вывезти из Петербурга. Недолго думая, Василий дал на то свое согласие, поскольку полагал вызвать к себе Анну с ребенком и обосноваться на новом месте всерьез и надолго, а потому лишний помощник по хозяйству был как раз кстати.

Мысли его нет-нет да и возвращались к памятному разговору с Никитой Ивановичем Паниным, ставшему для него переломным не только в служебной карьере, но, возможно, и в чем-то гораздо большем. Собственно говоря, кто он такой, этот Панин? Всего лишь учитель при малолетнем наследнике, а власть имеет немалую, коль шутя определил его в Смоленский полк и обещал в дальнейшем всяческое содействие.

«Не верится, будто бы письмо брата-генерала столь сильно подействовало на него… – размышлял Василий, мерно покачиваясь на заднем сиденье коляски, удобно расположившись в ней и вытянув ноги. – Что-то тут не так. Рано ли, поздно ли придется исполнить какое-нибудь поручение этого господина. Но какое? Чем я могу быть полезен? Настрочить на кого-то донос? И на кого же? Это не для меня. Нет, тут что-то другое…»

Мирович стал вспоминать свою давнюю поездку в Петербург по вызову Кураева, когда ему удалось познакомиться с супругой нынешнего императора. Тогда Кураев тоже намекал на некие одолжения или поручения с его стороны. Но все вроде бы обошлось, и он отслужил всю кампанию без каких-либо осложнений.

«Оно понятно, то была война, а сейчас время мирное, – принялся он рассуждать, поглядывая на всходы озимых на крестьянских полях, мимо которых они сейчас проезжали. – Другие времена – иные нравы. И все же так хочется догадаться, с какой целью Панин явно с подсказки Кураева направил меня в Шлиссельбург…»

И тут ему вспомнились слова Аполлона Ушакова о том, что именно в Шлиссельбургской крепости для императрицы строятся специальные покои, куда муж-император собирается заключить ее. До Василия дошло, что его назначение туда – это не случайное совпадение. Еще раз обдумав неожиданный визит к нему Ушакова, появление в приемной много лет не дававшего о себе знать Кураева и письмо от генерала Панина… он ощутил себя букашкой, насаженной на иглу любознательного натуралиста, а если точнее, то так насаживают на крючок червячка, чтобы поймать на него крупную рыбку.

«И для кого же предназначена сия наживка? – думал он, начиная осознавать всю сложность своего положения. – Вот от чего предостерегал меня дед, когда говорил о лихих людях… Но ничего, я им просто так не дамся, еще поглядим, кто кого одолеет. А пока пусть думают, будто я в их руках, а там видно будет…»

…Шлиссельбургская крепость была заложена в устье впадения Невы в Ладожское озеро и служила как бы ключом на подступах к имперской столице. Недаром она получила именно такое название, а ранее прозывалась Орешек, разгрызть который было далеко не каждому по зубам. Со временем на одном из речных берегов образовался посад, где селились вчерашние отставники, крестьяне и конечно же лавочники, торгующие рыбой, кожами, глиняной посудой и всеми необходимыми для гарнизонных служивых людей товарами.

Тогда же по приказу Петра там выстроили полковые казармы, в которых размещался тот или иной пехотный полк, несущий караульную службу, дабы пресечь неожиданное появление незваных гостей как по суше, так и водным путем. Пока главным неприятелем российским оставался шведский король, Шлиссельбург считался крепостью порубежной, и его защитники и днем и ночью зорко наблюдали с высоких башен, а не появится ли откуда враг. Но время шло, шведы поутихли, а потом и вовсе успокоились, и надобность в том наблюдении вроде как стала ненужной. Тогда для крепостных стен нашли другое применение, нужное для сохранения покоя в государстве, и стали размещать в мрачных казематах опасных арестантов, содержавшихся там обычно пожизненно под строгим наблюдением и бережением от побега. К слову сказать, бежать из той крепости никто и не пробовал, а если и случалось, то беглецов тут же ловили и водворяли обратно.

Именно сюда, если верить дворцовым слухам, новый император и собирался сплавить нелюбимую им женушку Екатерину Алексеевну, о чем Никита Иванович Панин слышал собственными ушами, поскольку Петр Федорович, оказавшийся после смерти тетушки Елизаветы единоличным правителем, большого секрета из намерений своих не делал.

Не всех этакая его затея устраивала, а потому нашлись люди, упредившие жену императора о планах ее мужа. Никита Иванович, с малых лет радевший за благополучие отечества, к восшествию на российский престол Петра III относился, мягко говоря, сдержанно, хотя виду не показывал, но в глубине души считал его человеком негожим для непосильной ноши, которую тот взвалил на себя, взяв в руки царский скипетр и державу. И таких людей, мыслящих, как Никита Панин, насчитать можно было, коль кто всерьез этим делом занялся бы, только в столице не одну сотню. Правда, одни считали, что нынешнего императора следует выслать обратно на родину, а на престол посадить малолетнего Павла, сделав мать его, Екатерину Алексеевну, на срок его малолетства соуправительницей. Наиболее дерзкие и отчаянные желали видеть на троне саму Екатерину. Но это не мешало тем и другим желать скорой отставки императора Петра и перемены власти. Вот только как провернуть столь дерзкое и опасное дельце, мало кто понимал, и ждали случая, когда тайные их думки могли бы делом обернуться.