Александр Дюма - Метр Адам из Калабрии

Ваш преданный сын

— Благодарю вас, сударь, — произнес метр Адам, — вот и все, что мне хотелось знать, а письмо я заберу тогда, когда у меня будут деньги.

И он отошел от решетки, к которой словно прилип на протяжении чтения письма, надел шапочку на голову, повернулся и исчез за углом ближайшей улицы.

Метр Адам находился уже далеко, когда бедный почтовый служащий пришел в себя от изумления. Как и сказал художник, он узнал все, что ему хотелось знать, и потому шел легкой и радостной походкой, ибо прочитанное ему письмо сделало его моложе на десять лет.

Он принадлежал к числу людей, счастливых от природы: их очень легко обрадовать и они самым естественным образом раскрывают душу, вбирая в себя утешение и надежду, точно так же как распускаются цветы, вбирая в себя лучи солнца. И если бы сколько угодно богачей увидели его в эту минуту, когда он на ходу вполголоса напевал старинную песенку и в такт размахивал муштабелем, все они позавидовали бы спокойствию его души, отражавшему неиссякаемую веру старика в Провидение. Да и сам он в тот миг ничего более не желал от Господа.

«Боже, — размышлял он, — я человек, чей путь предопределен свыше. У меня неоспоримый талант, и он принес мне если не состояние, то славу. У меня есть сын, храбрый, как Иуда Маккавей. У меня есть дочь, красивая и непорочная, как Дева Мария, и вскоре оба моих ребенка будут со мной. Те, кого я люблю больше всех на свете, окажутся в моих объятиях уже завтра, а может быть, и сегодня вечером. Как обрадуется Джельсомина, когда я сообщу ей эту новость! Как она бросится мне на шею в знак благодарности за труды мои! И с каким аппетитом мы сегодня поужинаем!»

Но тут, осознав смысл этих слов, а точнее, мыслей, метр Адам остановился и хлопнул себя по лбу, будто внезапно проснулся. Он вдруг вспомнил, что утром отдал жене на завтрак все оставшиеся деньги, а потому на ужин денег уже не было. И подумав, что драгоценной Джельсомине, возможно, нечем будет поужинать, старик внезапно ощутил, что он и сам голоден.

Он печально вздохнул и униженно продолжал свой путь с опущенной головой. Только что ему хотелось лететь домой на крыльях, а теперь он боялся прийти слишком рано. И он замедлил шаг, машинально следуя своей дорогой и размышляя, как найти выход из трудного положения. По пути он увидел две или три свои работы: души чистилища и Мадонны — но зрелище это лишь заставило его еще глубже ощутить преходящий характер благ небесных и мирских. Три года назад, в дни его славы, вокруг этих святых образов скапливались бы толпы молящихся; ему достаточно было бы строго заявить: «Эти изображения нарисовал я!» — и обойти пришедших, как собранных пожертвований не только хватило бы дома на неделю с избытком, но и осталось бы Джельсомине на наряды, какими она повергла бы в зависть всех женщин из Вины и Триоло. А теперь — увы! С тех пор как правительство запретило Мадоннам метра Адама творить чудеса, а неблагодарные Мадонны сочли необходимым повиноваться, создания его кисти лишились какого бы то ни было доверия и стояли одинокие и заброшенные. И даже души чистилища ощущали на себе последствия подобного небрежения, причем метру Адаму даже довелось с горечью увидеть по пути, как один крестьянин скорее из сострадания, чем из почтения, изо всех сил старался убрать языки пламени, пытавшиеся поглотить одну из этих душ.

Это оказалось последней каплей, подточившей душевное смирение художника. Уныние сменилось отчаянием, и когда, поднявшись на вершину холма, он увидел перед собой беленькие домики Никотеры, сгрудившиеся у моря, как стая лебедей у пруда, а чуть поодаль — крохотную, отдельно стоящую хижину, затерявшуюся среди олив, где его ожидали Джельсомина и жена, то он, вместо того чтобы продолжать свой путь, не просто сел, а буквально рухнул у подножия недавно выстроенной стены, которая, будь то иные времена, достойна была бы послужить ему для изображения Страшного суда.

Так он просидел добрых четверть часа, обхватив голову руками, зажав локтями колени и погрузившись в невеселые раздумья, как вдруг кто-то окликнул его по имени. Он поднял голову и увидел перед собой фра Бракалоне и осла, совместно направлявшихся за провизией в соседнюю деревню. Метр Адам был до такой степени погружен в себя, что даже не услышал мелодичного звона колокольчика, при помощи которого учтивое животное оповещало задумавшихся или рассеянных о приближении своего хозяина. Ризничий остановился перед художником и стал рассматривать его сочувственно-насмешливым взглядом.

— Итак, метр Адам, — заговорил он, — что мы тут поделываем? Обдумываем сюжет картины, не так ли, почтеннейший?

— Увы, нет! — отвечал бедняга. — Мне жарко, я устал и присел, чтобы чуточку отдохнуть.

— А вот и отличная стена, — продолжал ризничий, указывая на ту, о которую его собеседник оперся спиной, — она как раз великолепно подошла бы для очередной Мадонны.

Художник вздохнул.

— Да, понимаю, — вновь заговорил фра Бракалоне, — времена ушли, и Мадонны более не творят чудеса, не так ли? Бог мой, если бы вы, как я, пожили среди них, вы бы хорошо знали, кто они такие. Все приходит, все уходит, надо быть философом, почтеннейший.

— Вам-то легко так говорить, — пробормотал старик, — вы ведь утром позавтракали, а вечером поужинаете!

— Вот именно! — покровительственно произнес фра Бракалоне. — Я ведь не великий художник и не ищу земной славы, а уповаю лишь на божественное Провидение, полагая, что искушал бы его, если бы стремился сотворить что-либо трудами рук своих. Я всего лишь бедный ризничий, а мой осел всего лишь бедный осел, но ни я, ни мой осел никогда ни в чем не нуждались — спасибо блаженному святому Франциску, покровителю нашему. Сейчас у нас обоих ничего нет; но вот увидите, если через час вы все еще будете здесь, как мы уже пойдем назад: я с битком набитой переметной сумой, а он — с полными доверху корзинами. Угощайтесь, метр Адам!

С этими словами фра Бракалоне вынул из кармана табакерку и протянул ее художнику, тот же покачал головой одновременно в знак благодарности и отказа.

— Метр, вы поступаете неразумно, — заметил францисканец, с наслаждением втягивая понюшку табаку, зажатую между пальцами, — этот табак обладает чудесными свойствами: излечивает головную боль, разгоняет недомогания и освобождает от грустных мыслей.

— Вы напрасно теряете время, расхваливая мне свое зелье, — резко перебил его старик, — я не принадлежу к числу тех, кому вы раздаете милостыню, и ни у кого не одалживаюсь.

— Вот еще одно унижение, которое я слагаю к ногам блаженного святого Франциска, — проговорил фра Бракалоне, молитвенно поднимая глаза к небу. — Прощайте, брат мой! Да пошлет вам Господь терпение, как ниспослал мне смирение.