Борис Сопельняк - Восхождение

Но одной из самых серьезных и в то же время немногочисленных аудиторий была группа из пяти человек, которая слушала Кольцова особенно внимательно. Во главе стола сидел Сталин. По правую руку от него – Ворошилов и Каганович, по левую – Калинин и Ежов. Шел 1937 год, и эти люди были самыми могущественными в стране победившего социализма. Полтора часа рассказывал об Испании Кольцов и еще полчаса отвечал на каверзные вопросы именитых слушателей.

– Ну, что ж, товарищ Кольцов, – поднял бокал Сталин, – доклад вы сделали интересный и себя на полях Испании проявили достойно. А как считают присутствующие товарищи? – обратился он к сидящим за столом.

– Достойно, – вздернув бородку, согласился Калинин. – Вполне достойно.

– Я бы сказал, что товарищ Кольцов вел себя не просто как советский журналист, а как боевой советский журналист, – с ударением на слове «боевой» обронил Ворошилов.

– И мы отметили это его качество, – подхватил Сталин, – наградив товарища Кольцова орденом Красного Знамени.

– Служу Советскому Союзу! – вскочил Кольцов.

– Сидите, сидите, – разрешающе взмахнул рукой Сталин.

Потом он обошел вокруг стола, остановился около Кольцова и вдруг, ернически поклонившись и прижав руку к сердцу, спросил:

– А как вас величать по-испански, Мигуэль, что ли?

– Мигель, товарищ Сталин, – не скрывая недоумения, ответил Кольцов.

– Ну, так вот дон Мигель, – продолжал чудить Сталин. – Мы, собравшиеся за этим столом благородные испанцы, сердечно благодарим вас за интересный и исчерпывающий доклад. А действительно ли исчерпывающий? – недоверчиво прищурился он. – Вы ничего не забыли, ничего не утаили?

– Я рассказал все, что знал, – внутренне похолодев, ответил Кольцов. – Что знал, что видел и что слышал, – после короткой паузы добавил он.

– Ну-ну, – вернулся на свое место Сталин и принялся раскуривать трубку. – Не смею вас больше задерживать, – снова поклонился он. – Всего хорошего, дон Мигель.

– До свидания, товарищ Сталин! – встал Кольцов. – До свидания, товарищи! – попрощался он с сидящими за столом и направился к выходу.

И вдруг, когда он был уже у самой двери, его окликнул Сталин.

– Товарищ Кольцов, а у вас есть револьвер? – неожиданно спросил он.

– Есть, товарищ Сталин, – не понимая, к чему клонит вождь, ответил Кольцов.

– Но вы не собираетесь из него застрелиться?

– Конечно, нет, – поперхнулся собственным ответом Кольцов. – И в мыслях не держу.

– Ну, вот и отлично! – взмахнул раскуренной трубкой Сталин. – Вы меня успокоили. Еще раз спасибо за доклад, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель! – с внезапным металлом в голосе бросил он.

Добравшись до дома, Михаил Ефимович свалился с приступом горячки.

«Что бы это значило? – мучительно размышлял он. – На что намекал „хозяин“, спрашивая, не собираюсь ли я застрелиться? Уж не подсказка ли это, не совет ли пустить пулю в лоб самому, не дожидаясь, когда это сделают другие? А что, такая милость с его стороны вполне возможна. И зачем эта игра в дона Мигеля? А что значит вопрос, не утаил ли я чего-нибудь в своем докладе? „Хозяин“ просто так ничего не говорит, в его репликах всегда есть подтекст, всегда есть второй, а то и третий смысл.

Но какую я допустил ошибку, в чем прокололся, чем дал повод спрашивать про револьвер? Что-то за этим, конечно же, есть. Но что, что именно? – не находил себе места Кольцов. – Понять это, решить эту шараду, по нынешним временам, значит, жить. Но как это понять, как понять то, что происходит в стране? Откуда у нас столько врагов народа, шпионов и агентов иностранных разведок? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми работали и жили рядом, ведь это же старые партийцы и герои Гражданской войны! Неужели все эти двадцать лет они только и делали, что вредили, изменяли и предавали?

Нет, так я или сойду с ума, или, действительно, застрелюсь, – остановил он сам себя. – Пока не поздно, надо отсюда сматываться, – неожиданно решил Михаил. – В Испанию! Как можно быстрее – в Испанию! Там, по крайней мере, ясно, кто есть кто: кто тебе друг, а кто враг. Решено, пока я на коне, надо уезжать: скажу, что хочу написать второй том „Испанского дневника“, а материала маловато. Да и война в самом разгаре. Читатели „Правды“ ждут репортажей о боях под Мадридом, Барселоной и Гвадалахарой».

Не прошло и недели, как Михаил Кольцов засобирался в Испанию. Вовремя, ох как вовремя решил он сбежать из Москвы! Дело в том, что уже полным ходом шла агентурная разработка Кольцова: подбирались его старые репортажи первых послереволюционных лет, в которых он высказывался отнюдь не просоветски, выбивались показания из ранее арестованных людей, которые характеризовали Кольцова как ярого антисоветчика, да и он сам был, если так можно выразиться, в двух шагах от ареста.

Толчком для этой антикольцовской кампании стало письмо генерального секретаря, а проще говоря, комиссара интербригад Андре Марти. Трудно сказать, чем ему не угодил Кольцов, но одно ясно: в этом человеке Михаил Ефимович нажил себе смертельного врага. Уничтожить Кольцова своими руками Марти не мог, поэтому решил это сделать с помощью всем известного покровителя московского журналиста – Иосифа Сталина. Донос, который Марти отправил по своим каналам, до Сталина дошел незадолго до той знаменитой встречи в Кремле, когда Сталин шутил, чудил и интересовался, не собирается ли Кольцов застрелиться.

Накануне встречи Сталин вызвал наркома внутренних дел Ежова, дал ему прочитать письмо Марти, приказал Кольцова пока что не трогать, но начать его агентурную разработку.

– Письмо убедительное, – сказал он, – но все эти факты нуждаются в проверке. Кольцов – человек известный, поэтому выдвинутые против него обвинения должны быть подкреплены со стопроцентной надежностью. Что касается испанских дел – это одно, а вот его связи с троцкистами – это совсем другое, это куда серьезнее. Покопайтесь в его прошлом, нет ли там чего интересного для вашего наркомата. Но делайте это аккуратно. Еще раз говорю: Кольцов человек известный, и бросить на него тень необоснованных подозрений было бы для вас, товарищ Ежов, большой ошибкой! – с нажимом закончил он.

Когда побледневший Ежов выскользнул за дверь, Сталин еще раз перечитал донос Андре Марти:

«Мне приходилось и раньше, товарищ Сталин, обращать Ваше внимание на те сферы деятельности Кольцова, которые вовсе не являются прерогативой корреспондента, но самочинно узурпированы им. Его вмешательство в военные дела, использование своего положения как представителя Москвы сами по себе достойны осуждения. Но в данный момент я хотел бы обратить Ваше внимание на более серьезные обстоятельства, которые, надеюсь, и Вы, товарищ Сталин, расцените как граничащие с преступлением.