Генри Хаггард - Древний Аллан. Дитя из слоновой кости [сборник]

Итак, я ушел, потому что слишком устал для дальнейших разговоров. Я спал, как крокодил на солнце, и, как мне показалось, проспал всего несколько минут, потому что увидел свою мать, которая склонилась надо мной, говоря, что пора вставать. Я поднялся, правда, неохотно, но силы мои были восстановлены, умылся, оделся, к этому времени солнце уже начало всходить. Я немного поел, позвал Бэса и приготовился отправиться во дворец.

– Мой сын, – сказала моя мать, благородная Тиу, перед тем как мы расстались, – пока ты спал, я думала, поскольку это удел стариков. Пероа, твой дядя, будет очень рад использовать тебя, но он не сильно любит тебя, потому что ревнует и боится, что ты можешь стать его соперником в будущем. Но он честный человек и сделает то, что обещал. Мне кажется, что превыше всего на земле ты любишь Амаду, которой посвятил себя с самого детства. Но она всегда играла тобой и говорила на расстоянии вытянутой руки. Но жизнь коротка, и никто не знает, когда она закончится, и ты знаешь об этом лучше, чем любой другой человек, ибо опасности соседствуют с тобой всю жизнь. Это правильно, что мужчина должен получать то, что хочет, даже если потом выяснится, что найденная им роза полна шипов. Ведь в таком случае ему придется нюхать розу, а не только смотреть на нее, и долго нюхать. Следовательно, перед тем как ты заберешь золото и направишь свою сноровку и силу на службу принцу Пероа, заключи с ним сделку. А именно: если тебе удастся спасти Амаду от царского гарема и помочь посадить на трон Пероа, он должен пообещать ее тебе, освободив от службы Исиде, и в качестве приданого ты отдашь ей красный жемчуг, который стоит целого царства. Таким образом, у тебя будет роза, которая долго не завянет, и если ты уколешься ее шипами, не вини меня. Однажды ты можешь стать царем или рабом – один Бог знает, что будет.

Я засмеялся и сказал, что приму ее совет, потому что мечтаю об Амаде и больше ни о ком. Что касается шипов, то я не обращал на них внимания, поскольку знал, что мать очень меня любит и ревнует к Амаде, которая, как ей казалось, может занять ее место.

Мы с Бэсом во всеоружии направились ко дворцу, держась середины дороги, но солнце уже стояло высоко, и разбойников простыл и след. У ворот посыльный окликнул меня, чтобы я один предстал перед высокой особой Пероа, пожелавшим, как он сказал, переговорить со мной до заседания совета.

– Слыхал я, на тебя напали прошлой ночью, – молвил он, приветствовав меня.

Я ответил, что так оно и есть, и рассказал, как было дело, прибавив, что, к счастью, припрятал Белую печать с жемчужинами в надежном месте, поскольку вероятные грабители с Востока наверняка попытались бы их заполучить.

– Ах, жемчужины! – сказал он. – Один из тех, кто держал их в руках, потому как торговал драгоценными камнями, уверяет, будто они бесценны и бесподобны и что он в жизни не видывал ничего, что могло бы сравниться даже с самой мелкой из них.

Я ответил, что, по моему разумению, это правда. Потом он спросил, какова цена золота, о котором я говорил. И я сказал, назвав огромную сумму, потому как золото в Египте – большая редкость. Глаза его полыхнули, ибо он нуждался в деньгах, чтобы платить воинам.

– И все это ты готов отдать мне, Шабака?

Тут я вспомнил слова моей матушки и ответил:

– Да, властитель, но за достойную цену.

– Какую же, Шабака?

– В обмен на руку царственной Амады, освобожденной от ее обетов. Я же, помимо всего прочего, передам ей жемчужины в качестве приданого, а к твоим услугам предоставлю свой меч и знания, обретенные мною на Востоке, и дам клятву стоять за тебя или погибнуть вместе с тобой.

– Так я и знал, Шабака. Что ж, в этом мире ничто не дается даром, и предложение твое справедливое. Ты знатного рода, как и я, ты храбр и мудр. К тому же Амада пока еще не приняла вечного обета, так что верховные жрецы могут избавить ее от верного служения богине и сыну ее Гору или от чего там еще, ведь я не разбираюсь в этих таинствах. Но, Шабака, даже если судьба и будет благоволить нам и я стану первым фараоном новой египетской династии, тот, кто женат на принцессе-цесаревне чистой крови, может стать угрозой и престолу моему, и роду.

– Это буду не я, властитель, ибо я доволен своим положением и тем, что могу служить тебе.

– И моему сыну, Шабака? Сам знаешь, у меня лишь один законный сын.

– И твоему сыну, властитель.

– Ты честен, Шабака, и я верю тебе. А как насчет твоих сыновей, если они у тебя будут, и как насчет самой Амады? Что ж, великие свершения требуют решимости, и мне нужно золото, а что до остального, чего я не могу взять даром, ты сам завоюешь умением своим и храбростью, и все это будет твое. Ты не сказал нам, как добыл печать, ну да теперь не время.

Пероа ненадолго задумался и, пройдясь взад вперед по зале, продолжал:

– Я принимаю твое предложение, Шабака, насколько это возможно.

– Насколько возможно, властитель?

– Да, я могу выдать за тебя Амаду и устроить вашу женитьбу так, чтобы все было честь по чести, но только при условии, что сама Амада будет на то согласна. Никто не может нарушить волю совершеннолетней египетской принцессы-цесаревны, кроме ее отца, царствующего фараона, а я ей не отец – всего лишь опекун. Но, ежели она не пойдет за тебя, готов ли ты исполнить уговор, кроме того, что касается жемчужин, и попытаться завоевать сердце Амады так, как подобает мужчине, желающему добиться благорасположения женщины, при том что я со своей стороны обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе в твоем деле?

Теперь настал мой черед задуматься. Чем я рисковал? Золотом, да, может, жемчужинами, и только: ведь в любом случае мне предстояло сражаться на стороне Пероа с ненавистным восточным царем, а значит – во славу Египта. Богатства же достались мне по случаю, и, коли я лишусь их по воле того же случая, что с того? К тому же я не из тех, кто будет добиваться руки и сердца женщины, как бы я ее ни боготворил, ежели она даст мне от ворот поворот. Сумею снискать взаимность с ее стороны – отлично. А нет, так и поделом мне – никаким иным образом искать ее любви я не желал. В конце концов, я полагал, и не без основания, что она благоволила ко мне больше, чем к любому другому мужчине, и, если бы не чувство, которое моя матушка называла душевным томлением, она была бы моей еще до того, как я отправился на Восток. В самом деле, однажды она сама мне это сказала, и в ту последнюю ночь было в ее глазах нечто такое, что говорило: да, в глубине души она любит меня, вот только как страстно, я не знал. Так что, не мудрствуя лукаво, я ответил:

– Понятно, я согласен. Золото переправят тебе нынче же, властитель. Жемчужины уже у тебя, и ты храни их до поры.