Владимир Шигин - Наваринское сражение. Битва трех адмиралов

Внезапно Ибрагим потребовал новой встречи с адмиралами. Как оказалось, паша был напуган маршем корпуса Мезона к Модону.

– Я готов ускорить вывоз войска, но пусть французы остановятся! – умолял он.

– Мы согласны! – подумав, решили адмиралы и послали соответствующее указание Мезону.

– Тот, прочитав бумагу, расстроился:

– Кажется, мое солнце Аустерлица закатилось!

Но полки все же остановил.

Как здорово было в те дни в Наваринской бухте! Вот стоят на якорях русская эскадра: «Азов» и «Александр Невский», подле них корвет и два брига. Рядом англичане. Флаг Кодрингтона, как и в день битвы, развевался на «Азии». Неподалеку французы. У берега египетский линейный корабль, фрегаты и транспорта. 84-пушечный линкор – тоже старый знакомец, прозванный нашими остроумцами «наваринским героем». Это он после сражения дрейфовал к берегу, пока англичане не подрубили на нем мачты. В дальнем углу недобро затаился австрийский бриг, на который, впрочем, никто не обращал никакого внимания – много чести!

Старые наваринские знакомые ездили друг другу в гости. Вечерами в кают-кампаниях, как и в былые победные дни, звучали тосты за наваринское братство, за взаимопомощь и дружбу. На «Азии» старых соратников Гейдена, Лазарева и де Реньи принимал Кодрингтон, увы, в последний раз…

Поход в Александрию и эвакуация египтян из Наварина стали последним победным делом вице-адмирала на Средиземном море. 12 июня 1928 года пришло печальное, хотя и давно ожидаемое известие о смещении Кодрингтона с должности командующего Средиземноморской эскадрой. Вместо сэра Эдварда британское Адмиралтейство назначило более управляемого и послушного вице-адмирала Поултнея Малькольма.

Спустя неделю посадка на суда египетского воинства была закончена. 23 сентября печальный Ибрагим вместе с многочисленным гаремом погрузился на бриг «Крокодил» и в сопровождении английского фрегата «Блонд» отбыл в родные пенаты. Всё! Отныне Греция была совершенно свободной! Пустые турецкие крепости одна за другой сдавались Мезону без боя: Модон, Корон, Патрас…

– Какие победы! Какой успех! Слава Франции снова на недосягаемой высоте! – был в восторге, читая надуманные донесения из Греции, король Карл Х и тут же велел выслать в ответ Мезону обещанный маршальский жезл.

– При Наполеоне маршальские жезлы получали за победы, а при короле Карле – за прогулки! – иронизировали в те дни парижане.

А время шло, зимы сменяли весны, а весны – зимы. На смену героям 1827–1828 годов пришли новые поколения российских моряков, а они, уже старики, жили теперь воспоминаниями о былом, о боях и походах своей молодости.

Последние свои годы доживал под Петербургом в Ориенбурге бывший старший офицер «Гангута» адмирал Анжу. Все знали старого заслуженного моряка как большого хлебосола. Дом Анжу всегда был полон гостей. Особенно ж многолюдно бывало там в годовщину Наваринской баталии, 20 октября, в день, давно ставший для целого поколения русских моряков таким же памятным, как для пушкинских лицеистов – день основания лицея. Собирались тогда в большой зале подле камина друзья и соратники по боевой молодости: Михаил Лазарев, Петр Врангель, Александр Авинов, и не было тогда конца воспоминаниям и рассказам. Жарко трещали в камине смолистые березовые паленья, а они вспоминали, вспоминали, вспоминали…

Судьбы людей порой столь причудливо переплетены между собой, что невольно возникает вопрос, что, может, в этом таинственном переплетении есть некий Божий промысел…

Наварин и Севастопольская эпопея… Всего лишь двадцать семь лет отделяют эти два события. Но как все переменилось в мире, и вчерашние союзники внезапно стали самыми непримиримыми врагами! Могли ли русские, английские и французские морячки представить себе в канун Наварина, что станут когда-то сражаться друг с другом!

А потому, может быть, совсем неслучайно именно в самом преддверии Крымской войны одновременно ушли сразу трое из тех, кто стоял у истоков наваринской победы! Это может показаться почти невероятным, но в российском журнале «Морской сборник», номер пятый за 1851 год, были помещены сразу три некролога. Первый извещал, что в Вене после тяжелой болезни скончался главный командир Черноморского флота Михаил Петрович Лазарев, второй – что в Лондоне на восемьдесят первом году не стало адмирала сэра Эдварда Кодрингтона, а третий – что в Париже ушел из жизни бывший храбрый командир «Бреславля» Ла-Бретоньер…

Как знать, может, в той одновременной смерти была какая-то высшая справедливость, чтобы рыцари Наварина так и не узнали о скором крушении своего братства!

К чести Кодрингтона, он до последней минуты своей жизни оставался настоящим другом России. Британский историк так сказал об этом выдающемся флотоводце: «Как воин он (Кодрингтон. – В.Ш. ) оставил по себе блестящий пример для службы, которую любил безупречно и в которой считал совершенною обязанностью выставлять заслуги своих подчиненных. Открытый и благородный характер его никогда не выражал скрытости, и хотя откровенность его часто была неблагоприятна для его личных выгод, но, несмотря на то, прямой и твердый характер его всегда будет глубоко уважаем всеми».

Что касается Логина Петровича Гейдена, то вопреки ожиданиям он так и не стал старшим флагманом Балтийского флота, хотя по своим заслугам и опыту вполне этого заслуживал. По возвращении в Россию Гейден был назначен лишь командиром 1-й флотской дивизии. Два последующих года он вообще не выходил в море. Лишь в 1832 году Николай I наградил вице-адмирала «за труды по командованию Средиземноморской эскадрой» Владимиром 2-й степени. На следующий год Гейден вывел все же свою дивизию в море. Но это была его последняя морская кампания. Сразу по возвращении в Кронштадт Гейден был произведен в полные адмиралы, а затем назначен ревельским военным губернатором. В 1838 году он был повышен в должности до главного командира Ревельского порта. К чести Гейдена, он вполне довольствовался полученным и к большему никогда не стремился.

– Все бренно в этом мире! – говорил он неизменно тем, кто пытался говорить с ним на эту весьма щекотливую тему. – И я лишь делаю свое дело там, где это необходимо России!

Из воспоминаний современника о Логине Петровиче Гейдене: «Прямота в действиях и словах составляли основу характера графа. Откровенный и доверчивый, обходительный и любезный, добрый и непринужденный в общении с равными и низшими, он умел снискать общее уважение и расположение. И если слишком прямодушный, слишком откровенный нрав его мог иногда в людских понятиях вредить мнению о графе, то не уважать его не мог решительно никто, даже люди, к нему не благоволившие».