Валерий Елманов - Последний Рюрикович

– Ну, за енто ты не боись. Коли он хучь пальцем до тебя коснется, я его… – Он замешкался, но потом нашелся: – Вон, по стене так и размажу, аки гниду поганую. – И, заметив по-прежнему недоверчивый Ивашкин взгляд, добавил: – Ни на шаг от себя не отпущу. Не боись. К тому ж, сдается мне, что страхи твои напрасные будут. Это я не к тому, что ты мне тут сказки сказывал, а что напутал малость. Бывает такое, ага, бывает. У взрослых даже порой случается.

В это время ударил колокол. Бил он тревожно и часто, призывая весь честной народ на площадь.

– Эва, никак стряслось что? – Митрич вопросительно уставился на мальчика, будто тот мог дать ему ответ.

– Пойдем-ка в дом. Я прикрою тебя, дабы ты опять стрекача не задал, да схожу разузнаю все. Не боись, я скоро обернусь, – сказал он уже напоследок, для надежности закрывая дверь за мальчиком на увесистый замет [108].

Вернулся он и впрямь скоро и выглядел еще более озадаченным, нежели перед своим уходом. С секунду он молча смотрел на Ивашку, затем медленно вымолвил:

– А ведь и впрямь ты правду сказывал.

– Дак почто колокол звонил, почто народ сбирают? – нетерпеливо выспросил мальчик Митрича.

– Дык, ведь как получается-то? Убили, бают, царевича. Людишки годуновские повинны, глаголют на площади. – И он, нагнувшись к Ивашке, шепотом продолжил: – Глаголить разно можно. А как взаправду? – И подытожил сказанное: – Стало быть, ты мне сущую правду рек.

– А что ж теперь будет? – жалобно спросил Ивашка.

– Схорониться тебе надоть, вот чего, – произнес деловито Митрич и заторопился куда-то к себе в подклеть.

– Ты иди-кось сюды. Спущайся, – раздался через минуту его голос снизу.

Ивашка сошел во двор и увидел выходящего из-под лестницы Митрича, держащего в руках полушубок.

– На-кось, примерь, – протянул он его мальчику, затем помог натянуть и, отойдя в сторону, критически заметил: – Велик дюже, ну ништо – чем больше, тем лучше. Там холодно, чай.

– Где? – испугался мальчик.

– Где, где, – проворчал Митрич. – В погребе, где ж ишо. Узелок свой токмо не забудь.

Спустившись в погреб, бородач зачем-то ухватился рукой за железный крюк, вбитый в притолоку, и подергал его легонько. Затем проворчал одобрительно:

– На совесть вколочено. Надежная работа. – И, поплевав на руки, опять ухватился за крюк, кряхтя и тужась изо всех сил. Затем, все ж таки выдернув его из притолоки и отскочив по инерции вместе с ним к противоположной земляной стене, ухмыльнулся в бороду:

– Ан есть исчо силушка, не поубавилась. – И скомандовал Ивашке: – Полезай внутрь, а я сейчас.

Еще несколько минут мальчик, стоя уже внутри, разглядывал, как Митрич озабоченно расширяет с помощью острого узкого ножа отверстие, где раньше находился крюк, и только собрался спросить, зачем он это все проделывает, как бородач неожиданно перед самым его носом захлопнул дверь и ловко накинул замет.

– Ой, – испугался мальчуган. – Дядя Митрич, ты чего? Ты почто так-то, обманом? – закричал он, навалившись со всей силой на дверь, и она, неожиданно для Ивашки, вновь открылась. С гулким стуком плюхнулся наземь увесистый замет.

– Ай молодец, силач, – улыбался стоявший рядом с дверью Митрич. – Такой замет плечами снес, не каждому мужику под силу будет. – Затем, посерьезнев и будто что-то вспомнив, продолжил: – Я счас крюк-то назад воткну, а дверь закрою и замет поставлю, чтоб боярин, когда придет, ежели разыскивать тебя начнет, не нашел.

– А ежели он сюда толкнется?

– Для того и замет стоит, – пояснил Митрич. – Ему, я чаю, и невдомек, что дверь счас и дите открыть сможет. А ты сиди тихо, аки мышь, и жди меня. Ежели до ночи не вернусь, стало быть, тебе самому уходить надоть, но я так думаю – это крайний случай. Скорей всего, к Синеусу. Не забоишься?

– Не-а, – протянул Ивашка. – Я и сам туда хотел.

– Вот и хорошо. Ну, а ежели помстилось тебе про убивство, то тогда…

– Да говорю ж вам, как на духу, – все правда была! – закричал Ивашка возмущенно.

– Вот и проверим, – рассудительно ответил Митрич. – Ежели боярин тебя не спохватится, стало быть, ты напутал малость, али твой друг Дмитрий чегой-то перемудрил, поскоку боярин наш – лекарь царев. У него, ежели он человек честный, голова совсем не тем должна быть занята. Ну а ежели искать тебя всюду станет – стало быть, совсем он гнилой в душе, аки гадюка скользкая, и тогда прощай службишка моя верная. Чист я буду тогда от слова свово, ибо, – тут он грозно повысил голос, – детоубийце в холопы не нанимался.

С этими словами он вновь закрыл дверь и оставил Ивашку сидеть на каких-то бочонках, а сам вышел вон. Буквально через десяток минут раздался нетерпеливый стук в ворота. На взмыленном коне влетел иезуит в одном кафтане и накинутой поверх епанче. Когда Митрич открыл ворота, Симон соскочил со своего аргамака и небрежно бросил поводья бородачу.

– Мальчик в доме? – спросил он, проходя мимо и явно торопясь.

«Вот оно, началось, – подумалось Митричу. – Стало быть, истинную правду малец мне рек. Да и Синеус верно насчет боярина глаголил, да я, дурень старый, не поверил».

– Дак тут такая штука получилась, – кашлянул он в кулак и продолжил виноватым тоном: – Одел я его, как наказывали, а потом чуток отлучился – в погреб нужда была сходить. Вылезаю, а его, постреленка, уже и след простыл.

– Ты что?! – Иезуит остановился, побледнел, и глаза его от ярости сузились, как у дикой кошки. Не в силах сдержать клокотавшие в нем чувства, он поднял плетку и начал охаживать ею бородача, который, не увертываясь, а лишь закрываясь руками от ударов, пятился все дальше и дальше.

Иезуиту было от чего прийти в столь сильный гнев. В этот день все шло наперекосяк. Казалось, не только люди, но и сама судьба пошла наперекор его обширному замыслу.

Во-первых, царевич с утра, давясь и отплевываясь, выпил лишь половину того возбуждающего средства, которое ему дал лекарь. Расчет был верный, но доза оказалась слишком мала, и припадок, ожидавшийся вскоре, случился лишь спустя целый час, когда Дмитрий уже спустился во двор играться и даже успел напороться на свайку [109]. Да чем – горлом! Еще бы чуть правее – как раз налег бы на свайку яремной веной, а тогда и впрямь пришла бы его смертушка, только доподлинная, а не понарошку. Они бы еще нож ему в руки дали!

Опять же, во дворе в это время почему-то находились четыре мальчика-жильца, один из которых – Петрушка Колобов – и прибег сообщить о несчастном случае царице, которая вместе с братом Андреем Нагим села трапезничать. Спрашивается, сколько раз в этой варварской стране нужно повторять распоряжение, чтобы оно было выполнено? Три? Четыре? Десять? Зачем они их туда пустили, ведь он, Симон, несколько раз предупреждал, чтобы в этот день никого не было.