Андрей Турбин - Авантюристы

— Кладовик?

— Точно так. Дух, который клады заговоренные стережет!

— Этак ты мне еще, пожалуй, сказки на ночь рассказывать станешь! — Нарышкин усмехнулся и отхлебнул вина из почти опустевшей бутылки.

— Ну, это Вы, сударь, хотите — верьте, хотите — нет! — Степан пожал плечами. — Но только были у Кудеяра два помощника. Самые, что ни на есть прелютые злодеи во всей его шайке-атаманстве. А звали их Татенок и Пуденя.

— Хорошие имена, — усмехнулся Нарышкин, — ласковые.

— Да только дела у них не ласковые были, лихие да злохитрые! Сказывают, показалось им как-то, что мало они душ христианских загубили. Вот и порешили меж собою, что можно и поболе награбить. Удрали из Кудеяровой шайки и стали сами по уездам шерстить. И в такую лютость вошли, столько народу православного порезали да поклали, что сам Кудеяр головой только качал, когда про дела их черные прознавал.

— Ну-ну, рассказывай, — Нарышкин потянулся и сладко зевнул. — Мне в детстве на ночь Терентий тоже много чего рассказывал. И про Агафонушку и про Щелкана Дуденьтьевича и про Козу-дерезу.

— Ну, это Вы, Сергей Валерианович, зря на меня напраслину возводите, — Степан заморгал глазами. — Я Вам как на духу все рассказать хотел… Как Вы есть мой спаситель…

— На вот, вина хлебни, сказочник! — Нарышкин подал стакан. — Что дальше-то было?

— Вы же мне, сударь, не верить изволите, что ж я зазря распинаться стану? — Степан обиженно надул губы, но от своей порции вина, однако, не отказался.

— Ладно, допустим, я верю, валяй дальше.

— Ну, дык вот, — продолжил Степан. — Те окаянные разбойники, Татенок и Пуденя, много добра награбили и попрятали в землю, чтобы денежку на черный день пасти. Долго — коротко, наконец обложили их царевы войска в одном овраге. Они, значит, лиходеи окаянные, порешили в руки казакам не даваться. Отбивались до последнего из пистолей. Да и то сказать, от Татенка любая пуля отскакивала — не брала. Видать, заговоренный был! Покудова его один ливенский поп, который при казаках был, насмерть-то и не убил!

— Чем же он его убил, коли тот заговоренный был?

— Известно чем, сударь! — Степан допил вино и утер мокрую бороду. — Поп тот пулю отлил из пуговицы от своей рясы. Той пулей его и ушибли, Татенка, значит.

— Ну, а что ж стало с этим… как его, вторым?

— Пуденя, после того как Татенка убили, долго еще отстреливался, а потом убег и схоронился в пещере. И никак его оттудова взять не можно было. Тогда казаки вход в пещеру взорвали порохом. Там в этой пещере Пуденя без воздуха и пищи издох!

— Собаке — собачья смерть, — философски констатировал Нарышкин. — Очень занимательный рассказ, Степа. Право же, ради этого стоило тащиться в Петербург. И что же — это все?

— Нет, сударь, не все, — Степан зашипел пуще прежнего. — Я знаю место, где схрон их разбойничий запрятан!

— Кто запрятан?

— Схрон… ну, поклажа, то есть, зарыта.

Степан встал и подошел к двери. Из комнаты доносилось только мерное сопение спящей Катерины.

— Никому не сказывал, даже ей, а Вам так и быть скажу! Только я знаю, где он, клад этот, обретается.

— Да ты сам-то откуда знаешь? — разговор начал забавлять Нарышкина.

— Да уж знаю! Мне перед смертью один человек открылся. И карту передал, где все обозначено.

— Какой такой человек?

— А вот какой… Его сродственник, он и был ливенским попом этим самым, что с казаками разбойников обкладывал. Татенок, перед тем как дух испустить, успел все попу исповедать про сокровища. Поп от службы церковной в скором времени в мир ушел. Обженился. Нанялся к болярину одному, на чьей земле схрон был зарыт, чтоб деток его грамоте обучать. Поклажу разбойничью он вырыть не успел. Бог его прибрал, видать, в наказанье. Однако же указку поп оставил — где искать. Прописал все обстоятельно, что к чему и помер — «наг, яко благ, яко и нет ничего»! Через многое время записи кладовые, случаем, попались на глаз правнуку поповскому. А может статься и к праправнуку. Как разберешь, кто он ему доводился? Ведь с той поры годов-то сколько прошло! Тьма тьмущая!.. Ну, дык вот. Правнук поповский управляющим стал в тех краях, на барской земле. Клад он сыскал и перепрятал. Только тратить сокровища до поры, знамо дело, опасался…

— Что же он сразу богатеть не стал?

— Да ведь человек был осторожный! Ежели сразу забогатеть, а ну как донесут?! Где взял? Откудова? С каких блинов такие залишки? А так никто и не докумекал. Он даже мне только опосля открылся, когда уж при смерти был. Боялся! И я теперь опасаюсь тож! Степан тревожно покосился на входную дверь.

— Вот, извольте видеть сами, — он извлек из-за пазухи засаленный и грязный, свернутый вдвое листок пожелтевшей политурной бумаги.

— Что это?

— Это она самая, запись кладовая и есть!

Нарышкин взял листок.

— Черт знает что, ничего не понять… будто куры набродили!

Он придвинулся ближе к свету и, с трудом разбирая замысловатые каракули, прочел:

«…Копать два аршина вглубь …поклажи сей котел малый пивной денег татарских, серебряных. Осемьнадцать брусков литых золота. Да еще перстней золотых и иных мелких статей золотых и серебряных без счету. Да рукавица жемчугу, образа старинные в окладах дорогих… (дальше стояло пятно, скрывающее под собой часть записи)… лжица церковная золотая, каменьев разных мало неполная, да с рухлядью… два сундука, да посуды церковной два пуда, да серебряных денег около пуда с половиною…(заканчивался же этот список весьма странной фразой)……а сундуки те трогать не моги… …знахарь… …заклятье…»

Далее запись обрывалась, окончательно похороненная под большим бурым пятном.

— Вот это да! — Нарышкин присвистнул и тут же сам себя одернул, оглянувшись на входную дверь. — Хорошо. Все это очень заманчиво. Возможно даже, что все это так, и ты не врешь…

— Помилуйте, сударь, только Вам вздумал открыться. — Степан укоризненно покачал головой.

— Ну а те, на улице, они откуда узнали?

— Сам не понимаю, сударь! Ей богу ведать не ведаю. Только управляющий этот, что мне доверился, не своей смертью помирал. Прибили его шибко! Может стать, как раз те, кто его жизни лишил, и нас с Катенькой выследили, чтобы тоже того… ухайдокать.

— Постой, постой, — Сергей отодвинул штору, пристально вгляделся в черный провал двора. Шел дождь, и капли серебристыми стрелами, высверкивая возле освещенного окна, стремительно таяли в сырой темноте дворового колодца.

— Говоришь, прибили?… Прямо беда с этими управляющими. Мрут, как мухи. — Нарышкин снова взял в руки листок с кладовой записью. — Два аршина копать… — он помахал листком перед носом Степана. — Где копать? В каком таком месте копать?

— В усадьбе, — Степан настороженно посмотрел на разгорячившегося Нарышкина. — В усадьбе, сударь, где же еще?