Александр Дюма - Исповедь маркизы

Три дня спустя мы с моей спутницей уехали; я постаралась, чтобы это произошло рано утром, и, таким образом, Жюли больше не встретилась с сестрой. Ее не посмели удерживать, хотя очень того хотели, опять-таки из страха перед нотариально заверенной копией, способной им повредить. Граф с графиней написали г-же де Люин и постарались настроить ее против меня и моей подопечной.

Мы отбыли в Лион; мне хотелось ненадолго там задержаться. Мадемуазель де Леспинас предложила мне пожить в каком-нибудь монастыре, чтобы ослабить грозящую опасность и тем временем вести переговоры. В этом городе жил брат Жюли и моей невестки г-н д’Альбон; он никогда не выказывал по отношению к сироте ни малейшей неприязни, даже напротив; она рассчитывала, что он поможет нам все уладить.

Со своей стороны, я могла располагать там кардиналом де Тансеном, точно так же как поблизости от г-жи де Люин находился председатель, который имел честь состоять с ней в тесной дружбе и которым я тоже могла располагать. Я сочла предложение Жюли уместным и согласилась на него. Вскоре меня навестил г-н д’Альбон; он рассказал мне об одном поступке мадемуазель де Леспинас, о котором она умолчала; г-жа де Виши также не сообщила мне о нем.

Господин д’Альбон не присутствовал при кончине своей матери; их отношения были очень холодными, и маркиза редко говорила о сыне. Тем не менее она его позвала, но он не приехал.

Он явился лишь на следующий день.

Мадемуазель де Леспинас знала брата очень мало, однако он относился к ней благосклонно. Как только он приехал, девушка попросила его следовать за ней и привела его к небольшому письменному столу, ключ от которого лежал у нее в кармане.

— Сударь, — сказала она брату, вручая ему ключ, — этот секретер принадлежит мне; мне подарила его моя благодетельница, вы позволите мне его сохранить, не так ли?

— Безусловно, мадемуазель, вам также отдадут все ваши личные вещи. Вы хотели сказать мне только это?

— Нет, сударь. Соблаговолите открыть секретер, вы найдете в нем довольно крупную сумму. Госпожа д’Альбон велела мне оставить эти деньги себе, но я не хочу, не желаю, чтобы вы и ваша досточтимая сестра обвиняли меня в том, что я лишила вас хоть малейшей части наследства. Так что возьмите эти деньги, сударь, вы окажете мне большую услугу, ибо это сильно меня беспокоит.

— Однако, мадемуазель, ведь матушка завещала вам эти деньги?

— И вот доказательство, сударь: это написано ее собственной рукой; читайте.

Девушка показала мешочек со следующей надписью:

«Для моей дорогой Жюли де Леспинас, для нее одной,

передано мной».

— В таком случае, мадемуазель, это ваше наследство, и я не могу себе позволить…

— Я не принимаю, сударь, и не приму ничего, что принадлежит вам. Возьмите это.

В конце концов, г-н д’Альбон дал согласие, к тому же без особых возражений. Когда речь идет о деньгах, долго упрашивать не приходится.

Он рассказал мне об этом поступке Жюли и прибавил, что она заслуживает всяческого уважения, но он не прочь больше с ней не встречаться. Я рассказала ему о сожженных бумагах.

— Возможно, — ответил г-н д’Альбон, — это очень хорошо и очень красиво, но, вполне вероятно, у нее осталась копия.

Моя невестка такое уже говорила.

Итак, я отправилась к кардиналу де Тансену, в ту пору архиепископу Лионскому, который, как известно, был моим давним другом. Он посоветовал мне уехать и оставить Жюли в его монастыре, пообещав впоследствии прислать ее ко мне:

— В самом деле, ни у кого нет прав на сироту, и, в конце концов, мы сумеем ее к вам отправить. Если вы уедете первой, то угодите своим родным, ведь вы этого желаете, не так ли?

— Конечно.

— Поезжайте, маркиза, и не волнуйтесь, старые друзья никогда не подводят. Мыс вами и моей бедной сестрой пережили прекрасные мгновения; я не в силах их забыть, и вы также не забудете, я в этом уверен. Помните Сенарский лес и нашу ночь в хижине?

Да, я это помнила, как и то, что из этого воспоследовало, увы!

Мяв самом деле уехала. Я отправилась в монастырь святого Иосифа, где намеревалась уединиться вместе с Жюли, и стала все готовить к ее приезду.

В общине святого Иосифа, основанной г-жой де Монтеспан на улице Сен-Доминик, мне предоставили особые удобства, отведя покои самой основательницы. Она удалялась сюда, когда хотела порвать обременявшие ее связи или заставить короля немного поволноваться. После их окончательного разрыва она ушла в монастырь и умерла здесь, как утверждали монахини; по правде говоря, я в этом не уверена, ибо другие уверяли, что она умерла в Париже, в своем доме, а кое-кто считал, что это случилось в доме герцога д’Антена.

Эти покои расположены в глубине дома; они смотрят в сад, но имеют к тому же отдельный выход, так что я могу при желании проводить время либо с гостями, либо с сестрами. Дело не в том, что мне очень нравятся монахини и их обряды не кажутся мне сущим вздором, но люди довольны, зная, что я в этой обители, а мне спокойно за ее неприступными стенами.

Мадемуазель де Леспинас отбыла из Лиона с генеральным прокурором и его супругой, ехавшими в дилижансе. Господин де Тансен вверил им Жюли, и она чувствовала себя с ними в пути превосходно.

Я же тогда делила свой досуг между двумя-тремя дорогими своими друзьями: председателем Эно, Формоном и д’Аламбером, которого любила по меньшей мере так же как и первых двоих, хотя то было новое знакомство. Д’Аламбер считался сыном г-жи де Тансен и Детуша-Канона; госпожа де Тансен постоянно уверяла меня, что это неправда, в то же время признаваясь в других грехах, что побуждало меня ей верить. С другой стороны, д’Аламбер заявляет, что у него есть доказательство своего родства, что он уверен в своей правоте и что г-жа де Тансен отрицает это, лишь стыдясь своего греха.

Так или иначе, она всегда отказывалась встречаться с д’Аламбером, и он вырос в доме некой стекольщицы, относившейся к нему с небывалой любовью. Я расскажу вам об этом позже.

Философ приходил ко мне каждый день. В ту пору он и его друзья были еще на подступах к своей «Энциклопедии», а их философские и прочие бредовые идеи, потешавшие нас во второй половине этого века, были еще в зародыше. Д’Аламбер не был красив, но он был необычайно добр и обаятелен, чего нельзя было ожидать от философа-математика, и обладал чрезвычайно приятными мягкими манерами. Я никогда не встречала мужчину, с которым бы более охотно согласилась жить; именно из-за него я страшно разгневалась на мадемуазель де Леспинас.

Я не предупредила друзей о приезде моей юной подруги; мы с ней условились сохранять те отношения, о которых я уже сообщала.

С тех пор как я почти совсем потеряла зрение, все превозносили мое мужество. Я храбрилась перед друзьями, но, оставаясь в одиночестве, впадала в уныние; слепота была для меня страшным ударом и жесточайшей пыткой. Тем не менее меня окружали неустанной заботой, мой дом всегда был полон гостей, сюда начали приезжать самые видные люди двора и города.