Альфред Мейсон - Четыре пера

— Да.

— Намерены жить там в одиночестве?

— Да.

Они ненадолго умолкли. Потом Дюрранс обошел ее кресло кругом.

— Вы как-то говорили, что расскажете мне, отчего разорвали помолвку.

— Но вы ведь знаете, — ответила Этни. — Это понятно по тем словам, что вы произнесли, стоя у окна.

— Нет, не знаю. Пару слов обронил ваш отец — он спрашивал меня о вестях насчёт Фивершема, когда мы беседовали с ним в последний раз. Но ничего определённого мне не известно. И я хотел бы, чтобы вы об этом рассказали.

Этни наклонилась вперёд, опершись локтями в колени, покачала головой.

— Не сейчас, — сказала она.

Дюрранс прервал молчание, последовавшее за её словами.

— Мне остался всего год в Хальфе. Затем представляется разумным покинуть Египет: не думаю, что в Судане будет что-то происходить в ближайшее время. Вряд ли я останусь там... в любом случае. Я имею в виду, даже если вы решите жить в Гленалле одна.

Этни не стала притворяться, что не понимает значения его слов.

— Мы больше не дети, — сказала она. — У вас впереди целая жизнь. Мы должны быть благоразумны.

— Да, — неожиданно устало ответил Дюрранс. — Но благоразумие должно знать, за что стоит бороться.

Этни не шевелилась. Она сидела спиной к нему, и он не мог видеть ее лицо. Она долго оставалась в этой позе, совершенно неподвижно и молча. Наконец, она тихо и очень мягко задала вопрос:

— Вы так сильно хотите жениться на мне? — и прежде чем он смог ответить, быстро повернулась к нему. — Попытайтесь оставить эту мысль, — настойчиво сказала она. — Всего на один год. Вам есть чем занять свой ум, постарайтесь совсем забыть обо мне. — В ее голосе было достаточно сожаления, сожаления от перспективы потерять друга, чтобы утвердить Дюрранса в иллюзии, будто если бы она не боялась разрушить его карьеру, то ответила бы совершенно иными словами. В комнату вошла миссис Адер, и таким образом Дюрранс унес иллюзии с собой.

В тот вечер он обедал в клубе и вышел выкурить сигару под тем самым деревом, где так настойчиво сидел год назад, пытаясь разузнать о Гарри Фивершеме. Ночь была столь же ясная, как та, когда во двор вошел лейтенант Сатч и заколебался, увидев его. Над головой сияли звезды, в воздухе ощущалась приятная июньская томность, огни, мерцающие в окнах и дверных проемах, делали листву по-весеннему свежей, а шум проезжающих экипажей напоминал звук моря. И в эту ночь во двор тоже вошел человек, знавший Дюрранса. Но он не колебался, а сразу приблизился и сел рядом. Дюрранс уронил газету и протянул руку.

— Как поживаешь? — сказал он. Другом оказался капитан Мазер.

— Читая вечернюю газету, я размышлял, увижу ли тебя. Я знал, что ты должен появиться в Лондоне. Ты видел, я полагаю?

— Что? — спросил Дюрранс.

— Значит, не видел, — ответил Мазер. Он взял газету, которую уронил Дюрранс, и стал переворачивать страницы в поисках нужной новости. — Помнишь нашу последнюю разведку из Суакина?

— Конечно.

— В полдень мы остановились в форте Синкат. Там был араб, прятавшийся среди деревьев.

— Да.

— Ты не забыл ту небылицу, что он тебе рассказал?

— О письмах Гордона и стене в Бербере? Нет, не забыл.

— Тогда это тебя заинтересует, — капитан Мазер наконец развернул газету в нужном месте и протянул ее Дюррансу, показав на короткую статью. Дюрранс просмотрел ее сквозь дым сигары.

— Похоже, парень все-таки вернулся в Бербер, — сказал он. — Рискованное предприятие. Абу Фатма, так его звали.

В статье не упоминалось имя Абу Фатмы, как, собственно, и любого другого человека за исключением капитана Уиллоби, вице-губернатора Суакина. В ней просто сообщалось, что некие письма, в которых Махди призывает Гордона сдать Хартум и стать адептом махдистской религии, а также копии коротких ответов Гордона, найдены в стене в Бербере и доставлены к капитану Уиллоби в Суакин.

— Вряд ли из-за этого стоило рисковать жизнью, — сказал Мазер.

— Возможно, — несколько неуверенно ответил Дюрранс. — Тем не менее, хорошо, что они нашлись. Может быть, копии сделаны рукой самого Гордона, и, в любом случае, они представляют исторический интерес.

— В некотором роде. Но даже если так, они не пролили свет на историю осады и не имеют реального значения ни для кого, даже для историков.

— Что ж, это верно, — согласился Дюрранс, и он не мог ошибаться сильнее.

На том самом месте, где он искал новостей о Фивершеме, новости сами его нашли, но он того не знал. Он блуждал впотьмах и не догадывался, что эти вести, как бы мало они ни интересовали историков, напрямую касались его собственной жизни. Дюрранс выбросил статью из головы и сидел, обдумывая вчерашний разговор с Этни. Они упомянула Фивершема, это правда — спрашивала вестей о нем. Но, может... скорее всего, она спросила лишь потому, что последние слова ее отца были о Гарри.

Он помнил, что она произносила его имя абсолютно ровно, и в самом деле, само то, что она заговорила о нем, можно считать знаком, что Фивершем больше не имеет над ней власти. В самой ее просьбе не думать о ней весь этот год звучало для Дюрранса нечто обнадеживающее. Ему казалось, если он не сможет, то в конце концов она даст ему желанный ответ. Подождав несколько дней, Дюрранс вновь явился в дом миссис Адер. Этни покинула Лондон и уехала в Донегол. Она собралась внезапно, как поведала ему миссис Адер, и причина отъезда осталась неизвестной.

Однако Дюрранс не сомневался: Этни воплощала на деле то, к чему его призывала. Он должен попытаться забыть ее, а она решила помочь, пропав из виду. И в этом Дюрранс был прав. Но Этни не учла одно обстоятельство — она не попросила его прекратить писать, и осенью из Судана вновь стали приходить письма. Она и радовалась им, и тревожилась: несмотря на общую сдержанность, то и дело в них проскальзывали фразы — например, повторение каких-нибудь пустяков, когда-то сказанных ей и давно забытых — в которых она видела, что несмотря на её мольбу, он все еще постоянно думает о ней.

Была там и нотка надежды, будто он оказался в мире, расцвеченном новыми красками и мелодиями. Этни так и не избавилась от страха, что жизнь одного мужчины разрушилась по ее вине, и была полна решимости не допустить этого со вторым. Но, глядя на письма Дюрранса, она не могла не задаваться новым вопросом. Какими средствами следовало этого избегать? Какой из двух путей выбрать? Она уже не была так уверена, как год назад, что его карьера столь важна. Вопрос возвращался снова и снова, но она ни на шаг не приближалась к решению, и даже скрипка не помогала.

Стояла майская ночь, и три офицера курили на травяном холме на берегу Нила, перед офицерской столовой. Свет полной луны скрадывало даже сияние планет. Мелкие звезды совсем пропали из вида, небо посветлело и раскинулось над головами жемчужным свечением. Офицеры сидели на шезлонгах и молча курили, а с островка посреди реки доносилось кваканье лягушек. У подножия небольшого, но крутого утеса, на котором они сидели, лениво струился Нил, похожий на полированное зеркало, а на противоположном берегу до самого невидимого горизонта тянулась пустыня, плоская и обширная, усеянная мелкими бугорками, белая, как иней, а на ней сверкали, будто драгоценные камни, скальные выступы. Позади курильщиков отбрасывала тень крыша веранды офицерской столовой, она казалась черной глыбой.