Альфред Мейсон - Четыре пера

— Я хочу поговорить с полковником Дюррансом до его отъезда.

— Очень хорошо, — сказала Этни. — Тогда попрощаемся здесь, — добавила она. — Вы напишете из Висбадена? Поскорее, пожалуйста.

— Сразу как приеду, — ответил Дюрранс.

Он спустился по лестнице с миссис Адер, а Этни осталась на террасе. Последняя сцена притворства отыграна, месяцы напряженности и наблюдений подошли к концу, и оба были благодарны за свое освобождение. Дюрранс показал свою радость хотя бы быстрым шагом, когда пересек лужайку вместе с миссис Адер. Однако она шла медленно и даже говорила подавленно.

— Значит, вы уезжаете, — сказала она. — Через два дня вы будете в Висбадене, а Этни в Гленалле. Все мы разъедемся. Здесь все опустеет.

Она добилась своего. Во всяком случае, она разлучила Этни и Дюрранса, ей не придется больше видеть их и мучиться от звуков их голосов. Но почему-то это вмешательство принесло ей не слишком большое удовлетворение.

— Дом совсем опустеет после вашего отъезда, — сказала она, повернулась к Дюррансу и спустилась с ним в сад.

— Мы вернемся обратно, не сомневайтесь, — сказал Дюрранс обнадеживающе.

Миссис Адер оглядела свой сад. Цветы и солнечный свет исчезли; по небу над головой растянулись облака, зеленая трава под ногами поблекла, в промежутке между деревьями струилась серая река, а по лужайке ветер гнал красные и желтые листья.

— Как долго вы пробудете в Висбадене? — спросила она.

— Даже не могу сказать. Сколько понадобится.

— Это ни о чем мне не говорит. Полагаю, вы просто не хотите ничего мне рассказывать.

Дюрранс не ответил ей, и она возмутилась его молчанием. Она ничего не знала о его планах; не знала, собирается ли он разорвать помолвку с Этни или нет, и ее разобрало любопытство. Возможно, пройдет много времени, прежде чем они снова встретятся, и все это долгое время ей придется мучиться сомнениями.

— Вы не доверяете мне? — сказала она вызывающе, с ноткой гнева в голосе.

Дюрранс ответил ей довольно мягко:

— Разве у меня нет причин для недоверия? Зачем вы рассказали мне о прибытии капитана Уиллоби? Почему вы вмешались?

— Я думала, вам следует знать.

— Но Этни хотела сохранить тайну. Я рад узнать, очень рад. Но, в конце концов, вы рассказали мне, а вы подруга Этни.

— И ваш друг, я надеюсь, — ответила миссис Адер. — Как я могла хранить молчание? Разве вы не понимаете? — воскликнула она.

— Нет.

Возможно, Дюрранс понял, но он особо не задумывался о миссис Адер, и она это знала. Осведомленность мучила ее, и его простое «нет» было невыносимо.

— Я говорила жестоко, разве нет? — сказала она. — Я рассказала вам жестокую правду. Разве это не помогло вам понять?

Опять Дюрранс ответил «нет», и односложный ответ лишил её осторожности. Она вдруг обнаружила, что бессознательно говорит то, что думает. И начав, она не могла остановиться. Она видела со стороны, что её речь кажется безумием, но продолжала.

— Я рассказала вам жестокую правду намеренно. Я была так уязвлена, потому что вы не видели очевидного, предназначенного только вам. Я хотела причинить вам боль. Похоже, я дурная женщина. Вы беседовали с ней в темноте; я был одна на террасе. Так вышло и сегодня. Вы с Этни в комнате, я одна на террасе. Интересно, будет ли так всегда? Но вы не скажете... вы не скажете.

Она всплеснула руками в отчаянии, но Дюррансу нечего было ей сказать. Он тихо шел по тропинке сада в сторону проема в живой изгороди и немного ускорил шаг, и миссис Адер тоже пришлось поторопиться, чтобы не отстать. Эта торопливость была своего рода ответом, но это не остановило миссис Адер. Безумие овладело ею.

— Не думаю, что это было бы для меня так важно, если бы вы в самом деле были небезразличны для Этни, — продолжала она. — Она всегда относилась вам как к другу. И что стоит дружба? — спросила она презрительно.

— Кое-что, безусловно, — ответил Дюрранс.

— Это не мешает Этни избегать своего друга, — воскликнула миссис Адер. — Она избегает вас. Сказать вам почему? Потому что вы слепой. Она боится. Я... я скажу вам правду — я рада. Когда впервые поступила новость из Вади-Хальфы , что вы ослепли, я обрадовалась; когда я увидела вас на Хилл-стрит, я обрадовалась; с тех пор я рада — очень рада. Потому что увидела, как она дрогнула. С самого начала она сжалась, представляя, как затруднится и ограничится ее жизнь, — и презрение в голосе миссис Адер усилилось, хотя она перешла на шепот. — Я не боюсь, — заявила она, и горячо повторяла эти слова снова и снова. — Я не боюсь. Я не боюсь.

Дюррансу показалось, что за всю его жизнь никогда не происходило ничего настолько же ужасного, как эта вспышка женщины, которая была другом Этни, ничего столько же неожиданного.

— Этни написала вам в Вади-Хальфу из жалости, вот и все, — продолжала она. — Она написала из жалости; и, написав, испугалась того, что сделала; и опасалась, что у нее не хватит смелости рассказать о своих страхах. Вы бы не обвинили ее, если бы она откровенно признала это; вы бы остались ее другом. Но у нее не хватило смелости.

Дюрранс знал, что есть еще одно объяснение колебаний и нерешительности Этни. Он также знал, что действительно существовало другое объяснение. Но завтра он сам уедет из устья Солкомба, а Этни отправится в Северный пролив и Донегол. Не стоило оспаривать клевету миссис Адер. Кроме того, он был близок к проему в живой изгороди, отделяющей сад «Заводи» от полей. Пройти через него, и Дюрранс освободится от миссис Адер. Успокаивая себя, он тихо произнес:

— Вы не такая как Этни.

От таких простых слов безумие миссис Адер прошло. Она осознала бесполезность своих слов, собственное хвастовство, клевету на Этни. Неважно, правда её слова или ложь, ими ничего не добьешься. Дюрранс всегда был в комнате с Этни, и ни разу на террасе с миссис Адер. Она осознала свое унижение и стала оправдываться.

— Мне кажется, я дурная женщина. Но в конце концов, у меня была не самая счастливая жизнь. Возможно, мне есть что рассказать.

Даже для нее это прозвучало жалко и неубедительно, но они дошли до проема в живой изгороди, и Дюрранс повернулся к ней. Она увидела, что его лицо потеряло свою суровость. Он стоял спокойно, готовясь выслушать ее. Он вспомнил, что в прежние времена, когда он видел, она всегда ассоциировалась с благородством кареты и сдержанностью речи. Казалось едва ли возможным, что именно эта женщина говорит с ним сейчас, и жестокий контраст заставил его поверить, что она должна что-то сказать.

— Расскажете? — мягко спросил он.

— Я вышла замуж чуть ли не в школе. Я была сущей девчонкой. Я ничего не знала и вышла замуж за мужчину, о котором ничего не знала. Это было решение моей матери, и она считала, без сомнения, что действует из лучших побуждений. Она оберегала меня как ребенка, успокаивала и освобождала от опасной бедности. Ввиду незнания я слепо подчинялась. На самом деле я вряд ли могла отказаться, потому что моя мать была властной женщиной, а я привыкла к послушанию. Я сделала так, как она велела, и послушно вышла замуж за человека, которого она выбрала. Дело достаточно распространенное, без сомнений, но от этого не легче.