Борис Орешкин - Четыре дня с Ильей Муромцем [повести]

Немного успокоившись, я снова пошел по дороге в том же направлении, куда ускакал всадник. Именно там, по всей видимости, должны быть киношники. Пройдя около километра, я пересек по бревенчатому настилу низинку и ручеек. Дорога стала подниматься вверх по холму, заросшему столетними соснами и сухим мелким вереском. Справа от нее пасся нерасседланный здоровенный битюг кофейного цвета. Недалеко от него, привалившись спиной к сосне, сидел не менее здоровенный дед в кольчуге. «Так и есть! — обрадовался я. — Вот и киношники!»

Артист, загримированный под Илью Муромца, вероятно, отдыхал в перерыве между съемками. Или вживался в образ среди этих вековых сосен.

— Здравствуйте! — сказал я, подходя поближе. Перед актером на разостланном полотенце лежала большая краюха хлеба, кусок шпика и несколько очищенных луковиц с зелеными перьями. Он смачно ел, макая надкусанную луковицу в кучу крупной серой соли.

— Здрав будь, отрок. Далеко ли путь держишь?

Широким большим ножом актер отрезал ломоть хлеба, настрогал на него небольшими кусочками сало и протянул мне. Хлеб был из муки грубого помола, но удивительно ароматный. И сало было с чесночком, домашней выделки. И вообще весь реквизит был настоящий. Никакой бутафории. Я потрогал лежавший на земле шлем с пиковкой, тяжелую шишастую булаву с ременной петлей на рукояти, красное толстое древко копья.

— А где остальные? — спросил я, жуя хлеб с салом.

— Кто?

— Ну, режиссер, оператор, ассистенты.

— Чегой-то? — удивленно переспросил актер. — Какие такие систенты?

«Во дает! — восхитился я мысленно, с уважением посмотрев на актера. — Не хочет из роли выходить. Вжился. Даже говорит по-старинному». Я поблагодарил «богатыря» за хлеб-соль и спросил, куда ведет эта дорога.

— Ежели в энту сторону, то на Муром, а ежели в ту, куда ты брел, то на Чернигов, — ответил мне артист, выплескивая остатки воды из берестяного ковшика. — Ну-кось, сбегай к ручью, принеси водицы напиться.

Попроси он меня вежливо, добавь «пожалуйста», то я бы, конечно, принес свежей водички. Но он вел себя слишком нахально. Официанта себе нашел! И вообще, довольно меня разыгрывать. Ваньку ломать и мы умеем. Я встал и со всей иронией, на какую был способен, отвесил издевательски низкий поклон, коснувшись земли рукой, и продекламировал нараспев, по-былинному:

— Ой ты гой еси, добрый молодец! Уж не Муромец ли ты, Илья Иванович?

— Я самый и есть, — невозмутимо согласился он, заворачивая в холщовое полотенце остатки хлеба и сала. И хоть бы чуть-чуть улыбнулся! Вот это артист так артист. Наверняка заслуженный, а может быть, и народный. Я на него и рассердиться как следует не смог. Талантище!

Интересно было бы с ним побеседовать не торопясь. Но пора выбираться из заповедника, ехать договариваться с ремонтниками. И я, выразив свое искреннее восхищение блестящим исполнением роли, вполне вежливо попросил показать, как пройти к управлению заповедника или хотя бы к ближайшей телефонной будке.

Артист посмотрел на меня как-то странно, даже чуть-чуть жалостливо. И тут смутная, но ужасная догадка шевельнулась в моем мозгу. Не слишком ли много странного в этом заповеднике? Дорога без единого следа автомобиля. Всадник с луком на двух конях. Дикий, совершенно запущенный лес. Этот дед в кольчуге и с берестяным ковшом в руке. Наконец, почему не слышно шума проходящих поездов? Где самолеты и вертолеты? Куда девались высоковольтные линии, асфальтированные дороги, щиты с надписями «Берегите лес от пожаров» и прочие признаки цивилизации?!

У меня начали слабеть руки и ноги. И чем яснее формировалась ужасная мысль-догадка, тем сильнее они слабели. Я был вынужден опуститься на землю, на колючую, сухую траву. Как заклинание я повторял про себя: «Нет, нет, нет! Этого не может быть!» А в глубине души в ответ раздавалось неумолимое: «Да, да, да! Это так! Ты оказался в далеком прошлом. И этот человек совсем не артист. Он на самом деле Илья Муромец. И вокруг не заповедник, а самый настоящий лес десятого века».

Так вот что означали слова радиодиктора о небывалом, чрезвычайно важном эксперименте! Вот почему запрещались полеты в нашем районе! Вот почему так много в последние дни понаехало к нам иностранцев! Что я наделал? Идиот! Почему не дослушал сообщение? Почему пренебрег приказом садиться хотя бы и на бычьи рога? Есть ли теперь для меня путь назад, в свое время?

А может, мне все это только кажется, снится? Я зверски ущипнул себя за руку. Даже следы ногтей остались на коже. Нет, это был не сон… Но ведь самолеты могли не летать по каким-то другим причинам. И заповедник мог оказаться гораздо больших размеров, чем я считал. Наконец, тут и в самом деле могли вестись киносъемки, а этот тип с ковшиком в могучей руке упорно меня разыгрывает? Надо еще раз проверить.

— Который час? — спросил я у деда.

Тот посмотрел на солнце, подумал и степенно ответил:

— Должно за полдень перевалило.

Любой современный человек, даже глубоко вошедший в свою роль артист, прежде чем ответить на такой вопрос, обязательно бросил бы взгляд на часы. А этот не посмотрел. У него на руке часов вообще не было!

Я вспомнил, что радиодиктор назвал проводившийся эксперимент «Окно в прошлое». Постепенно в голове у меня прояснилось, и я начал понимать, что случилось. Эксперимент проводился над заповедником. Видимо, здесь была изменена структура пространства и времени, сделано это самое «окно», в которое я по нелепой случайности и влетел на своем вертолетике.

Было от чего прийти в отчаяние! И все-таки я не верил, я надеялся, что в небе вот-вот появится белый след от высоко летящего самолета, а из-за леса вдруг донесется шум колес электрички.

— Ты чего закручинился? — спросил дед, называвший себя Ильей Муромцем. Я не ответил. Я заставлял себя не впадать в панику, старался мыслить логически. Ведь если ученые смогли открыть «окно» один раз, то почему бы им не сделать этого снова? А может быть, это окно и сейчас остается открытым? Значит, мне еще можно вернуться! Лишь бы успеть… Но ведь «окно» где-то в воздухе, над землей. А раз так, то надо как можно скорей отремонтировать вертолет или попытаться взлететь даже на неисправном, пока «окно» не захлопнулось.

Но как мне теперь разыскать вертолет в этом дремучем лесу? И как его исправить? Ведь у меня нет даже обыкновенного молотка. Был перочинный нож, да и тот я выронил, испугавшись медведицы. Может быть, мне посодействует этот старик? Но что он, житель десятого века, может сделать с техникой двадцать первого? Нет, назад пути нет. Все кончено… Отчаяние снова сдавило мне сердце. Растерянный, оглушенный тем, что случилось, я сидел, тупо глядя перед собой.