Юлия Гнатюк - Деревянная книга

Когда Светозар вновь обрел способность видеть и слышать, он оглянулся вокруг и заметил, как заговорили, задвигались и заулыбались люди, а к каждому из юношей направилась девушка, неся пояс и ножны. Увидев сияющие глаза Ивицы, Светозар понял, что ему не почудилось: Перун принял его. Юноша опустил меч, опоясался и вложил его в ножны. Теперь он мужчина, защитник, воин.

Посвящение прошли все девятеро.

По такому случаю отец Велимир повелел открыть хранившийся у него кувшин старого хмельного меда, который он тайно берег для какого-либо значительного события.

– За новых воинов, да хранит их Перун! – провозгласил он и плеснул в огонь жертву богам.

Люди трижды прокричали «Слава!» посвященным юношам, и сила выдержанного меда заиграла в их очах радостью и задорным блеском.

Этой же ночью лагерь переместился. Повозки, скот и прочий скарб были надежно спрятаны в глубине леса, куда вряд ли сунутся кочевники.

Мужчины легли спать с оружием под рукой. Светозар, сжимая рукоять Мечиславового меча, быстро окунулся в молодой и здоровый сон.

Утренний туман стелился над изгибом реки, то тут, то там запутывался клочьями в прибрежных кустах, причудливым белесым змеем растекался по низинам и балкам.

Неширокая река, вынырнув из леса на открытый степной простор и, словно испугавшись бескрайней шири, еще некоторое время текла по краю, прижимаясь к деревьям, затем устремлялась вдаль, но, пропетляв между холмов и описав огромную подкову, она вновь убегала в спасительный лес к его прохладным теням и живительным родникам.

Русская дружина расположилась как раз внутри этой голубой подковы, которая охватывала тыл и фланги, а дальше с одного бока темнел лес.

Уже роса испарилась со шлемов и кольчуг ратников, которые стояли, выстроившись в боевой порядок, и смотрели вперед, где на расстоянии трех полетов стрелы чернело войско печенегов. Противники несколько часов – с самого рассвета – стояли друг против друга. Печенеги не ожидали, что урусы смогут выставить такую организованную дружину. Они знали, что хан урусов занят введением новой веры, зачастую карает своих, земли его ослабли и можно совершать набеги на беззащитные селения и грады. Печенегов было больше, чем русов – около тьмы сабель против пяти-шеститысячной русской дружины, часть которой состояла из наспех собранных ополченцев. Однако они не впервые встречались на поле брани и знали, сколь стойко и бесстрашно могут сражаться эти воины. Русы же ожидали: может противник, встретив заслон, уйдет сам, и все обойдется без лишней крови.

Уже туман растаял под лучами солнца, становилось жарко, а печенеги не уходили и не начинали боя. Спустя еще полчаса передовой разъезд вражеских лучников закружился в «карусели»: они приближались по дуге к русским войскам на расстояние полета стрелы, один за другим выпускали по нескольку железноклювых посланцев, затем уходили, и все повторялось сначала.

Дружинники только прикрывались от стрел щитами. Большие червонные щиты, закругленные сверху и заостренные книзу, размером почти в человеческий рост, которые держали первые ряды воинов, надежно закрывали людей.

Вдруг что-то изменилось в порядках печенегов. Лучники, как сухие листья, гонимые ветром, разлетелись в стороны, давая дорогу ревущей, кричащей, гикающей и свистящей лавине конников, которая, разворачиваясь полумесяцем, мчалась навстречу русской дружине.

Степняки летели, приникнув к шеям своих быстроногих скакунов, кто, обнажив кривую саблю, кто, выставив копье, набирая все большую скорость и размах. Загудела, застонала земля, прогнулась под дробью десятков тысяч копыт. Живой вал слившихся воедино коне-людей катился навстречу, и казалось – ничто, никакая сила не сможет остановить его, и он в яростном диком порыве сметет и растопчет все на своем пути. Сама разъяренная Смерть летела на русов, и многие, позабыв в эту страшную минуту, что они уже не поганые, а христиане, шептали молитву Перуну и призывали на помощь всех Щуров и Пращуров.

Стрелы летели теперь непрерывно. Русские лучники отвечали врагу, с невероятной меткостью разя всадников и лошадей. Тяжелые русские луки били дальше легких печенежских, их каленые стрелы пробивали не только кожаные печенежские рубахи со стальными пластинами и прошивали деревянные щиты, но могли уязвить даже броню викингов. Видимо, еще со времен войны с Римом и его закованными в железо легионерами были придуманы русами эти «бронебойные» луки. Но таких было мало, стреляли в основном из обычных.

Падали люди и лошади, задние ряды давили передних, топтали упавших – мертвых и еще живых. Выносливые и сильные кочевники, прискакавшие на своих неутомимых конях, чтобы жечь, грабить и брать в полон тех, кто пахал и сеял, пас скот, строил жилища, эти выносливые люди могли так же пасти свой скот, растить хлеб и вести торг. Но им казалось, что легче и проще отобрать чужое силой, и теперь они сами гибли под стрелами и убивали тех, кто вышел защитить свою землю, потому как насилие и неволя – самое худшее, что только может быть на свете для русов, никогда не бывших ничьими рабами.

Когда лавина печенежской конницы достигла линии русских лучников, те проворно скрылись за рядами кметов – ополченцев, набираемых «от сохи» из простого народа и проходящих соответствующую воинскую выучку. Однако почти половина нынешних ополченцев не была опытными воинами, тут собрался разноплеменной люд, кто только умел держать в руках оружие и хотел сражаться с врагом. Их основным вооружением были легкие копья-сулицы, пики, рогатины, которыми они ощетинились навстречу вражеской коннице. В последний момент, когда расстояние сократилось до нескольких десятков шагов, кметы вдруг проворно выбросили перед собой деревянные щиты, утыканные заостренными кольями, которые успели сделать за эту ночь. Первые лошади «ударной волны» споткнулись, взвились на дыбы и чуть задержали напор атаки. Но тут же прорвалась следующая волна, и недостаточно расторопные или чуть замешкавшиеся лучники и кметы пали, сраженные печенежскими саблями. Натиск был так силен, что ряды кметов вогнулись, и первые из них были изрублены и растоптаны почти полностью. Прочнейшие древки ломались, как хворост, лошади истошно ржали и метались, обезумев от боли и крови, сбрасывая седоков. Грозный кочевник, с детства привыкший сидеть в седле, оказавшись на земле, становился более уязвимым и падал под ударами топоров либо засапожных ножей, если до этого не был поднят сразу на несколько копий.