Владимир Зарвин - Иголка в стоге сена

— Истину? — переспросил Король. — И какова же она, по-твоему?

— Она бывает разной. Не всегда удается постичь ее разумом.

Порой наше сердце бывает мудрее головы…

— Ну, и что тебе, пан Лев, подсказывет сердце?

— Не знаю, как тебе объяснить, Государь, но сдается мне, Бутурлин не виновен в смерти Корибута.

— С чего ты это взял? — поднял на него любопытный взор Ян Альбрехт.

— Можешь смеяться надо мной, Государь, но я давно живу на земле и, как мне кажется, научился понимать в людях.

Так вот, пока ты допрашивал Бутурлина, я смотрел ему в глаза и не нашел в них ни страха, ни ненависти.

— Что же ты в них нашел, пан Лев?

— Любовь! — улыбнулся старец.

— Любовь к чему? — изумленно вопросил Король.

— Сие мне неведомо, — развел руками Сапега, — я ведь, Государь, не ясновидец… Главное, что поступками боярина управляет сильное, светлое чувство, чего нельзя не заметить.

Любовь ли это к девице, к своей земле или еще к чему-то — не столь важно. Главное, что человек, исполненный сей страсти, не станет предавать, лгать, бить в спину…

…Во взоре тевтонца подобного чувства не встретишь. Глаза у него холодные, пустые, как у мертвой рыбы. Да, в них есть мужество, есть сознание долга, но нет любви!

Можешь считать мои слова старческим бредом, Государь, но не отвергай их сходу, поразмысли над ними…

— Да ты рассуждаешь, как пылкий отрок! — сдержанно улыбнулся Ян Альбрехт. — Не знал я, что в тебе, пан Лев дремлет поэт!

— Я не поэт, мой Король, — покачал седой головой Сапега, — но я прожил жизнь, и это дало мне опыт…

— Ну, и как мне действовать дальше, что говорит твой опыт?

— Грядущий день подскажет, Государь, — с поклоном ответил старик, — как говорят московиты, утро вечера мудренее!

Утро нового дня для Бутурлина началось с неожиданности. Встав затемно, он позанимался воинскими упражнениями, кои были возможны без оружия, затем спустился во двор замка к колодцу, чтобы, по привычке, окатиться ледяной водой.

Раздевшись до пояса, Дмитрий поднял над собой полную бадью, когда вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Воеводой.

— Не спится? — приветствовал его вопросом Самборский Властитель. — И что это, боярин, подняло тебя в такую рань?

— А тебя, пан Воевода? — вопросом на вопрос ответил Бутурлин, поставив бадью на край колодца.

— Да так, боярин, разные мысли…

— И о чем же они?

— О том, что ты оказался еще дерзновеннее, чем я думал. До вчерашнего дня мне казалось, что ты не посмеешь просить у Польского Государя руки княжны, но я ошибся…

Дмитрий хотел спросить, откуда Кшиштофу известны его намерения, но вдруг вспомнил длинного, худого стражника, вертевшегося вчера у обеденного стола, за которым боярин беседовал с друзьями.

Послал ли Воевода шпионить жолнежа, или стражник делал это из личного желания выслужиться перед ним — значения не имело. Главное, что теперь у старого поляка был еще один повод для неприязни к Бутурлину, а заодно и к Москве.

Дмитрий был готов к этому, но все же слова Воеводы не прибавили ему радости. Кшиштоф почуял это и попытался развить успех.

…- Что ж, тебя можно понять, — продолжал он свою речь. — Эва — одна из богатейших невест Польши и Литвы, и своему жениху она принесет несметное приданое.

Только сим женихом будешь не ты. Ужели ты в силах помыслить, что наш Государь позволит тебе завладеть самыми тучными землями Великого Княжества Литовского, оторвать их от Унии и принести в подарок Москве?

— О таком я, и впрямь, не могу помыслить, — нашелся с ответом боярин, — но я думал о другом…

— О чем же? — полюбопытствовал Каштелян.

— О том, что я с радостью возьму Эву в жены без всякого приданого. Я не настолько глуп, чтобы верить, будто Король согласится отдать мне владения Корибутов. Да и бог с ними! Мне нужна лишь любовь княжны!

К такому обороту дел Кшиштоф был явно не готов. Он легко мог поверить, в корыстолюбие Бутурлина, но признание московита в бессребренничестве выбило его из колеи.

— Удивлен? — вопросил боярин, от внимания коего не укрылось смятение Самборского наместника. — Что ты скажешь на это, пан Воевода?

— Что тут скажешь? — произнес, придя в себя от неожиданности, Кшиштоф. — Либо ты, и впрямь, безрассуден, либо лелеешь какую-то заднюю мысль. Но подумай вот о чем: будет ли счастлива с тобой княжна? Она ведь привыкла жить в роскоши, в достатке. Ты когда-нибудь видел замок Корибутов?

Там самая малая из палат больше главного зала в Самборском Замке! А перины на лебяжьем пуху, а сто перемен платья! Скажи, боярин, сможешь ли ты обеспечить Эву всем этим?

— Я тоже не в хлеву живу, Воевода, — слегка обиделся Дмитрий, — мой терем — не княжьи хоромы, но и не курная изба. А что до пуховых перин и перемен платья, то все это у Эвы было, только вот счастья ей не принесло…

— А жизнь с тобой принесет? — криво усмехнулся Каштелян. — Тем более, что ей придется отказаться не только от княжеского титула и земель, но и от многого другого…

…Знаешь, как трудно было ее матери перейти из схизмы в католичество? Думаешь, Эве легче будет сменить веру? Ты ведь сам потребуешь от нее сего…

— С чего ты взял? — пожал плечами Бутурлин. — Захочет княжна перейти в православие — приму то с радостью, не захочет — силовать не стану. На Москве есть латинская церковь, где молятся ваши послы да заезжие иноземцы. Пусть ходит туда на молебны…

— Ну, и каково ей, католичке, будет житься среди схизматиков? — поморщился Кшиштоф. — Не заклюют ли нашу голубицу московские вороны?

— Не заклюют, пан Воевода. Поверь, я сумею уберечь ее от обид!

— А от пересудов, от бабьих сплетен уберечь сможешь? Станешь с каждым, кто криво на нее поглядит, на кулаках или саблях биться?

— Нужно будет — стану, — утвердительно кивнул Дмитрий. — Только не пойму, Воевода, к чему сии расспросы?

— И вправду, к чему? — махнул рукой старый рыцарь. — Все это так, досужие рассуждения…

…Государь по-любому не отдаст за тебя Эву. Будь ты каким-нибудь захудалым Князем, то еще мог бы побороться за руку княжны, а так у тебя вовсе нет шансов…

— А у Флориана есть шанс? — неожиданно прервал его вопросом Бутурлин.

— У Флориана? — переспросил, подняв бровь, Воевода. — У него шансов, пожалуй, больше, чем у тебя. Во-первых, он подданный Польского Короля, а это значит, что, выдав за него Эву, Государь сохранит для Унии земли Корибутов. Во-вторых, он католик, и, выходя за него, княжне не придется менять веру.

А что до родовитости, то Флориан по отцовой линии — потомок княжеского рода, правда, обедневшего. Если бы не бедность, он, наверное, не женился бы на моей сестре — дочери простого шляхтича.

Впрочем, взяв ее в жены, он приобрел то, чего не купишь за деньги. Кшися ведь красавицей слыла, каких не часто встретишь…