Карен Мейтленд - Убить сову

Я кивнула, стараясь дышать спокойнее.

Декан обернулся к д'Акастеру.

— Ей незачем давать присягу, поскольку она отлучена от церкви. Проклятый не смеет произносить имя Бога. Такие, как она, не могут свидетельствовать против благочестивого человека, но её свидетельство против другой преступницы может быть выслушано — дьявол осудит сам себя. — Он снова обернулся ко мне, вздёрнув подбородок с таким видом, будто собрался приказать поварёнку опустошить горшок. — Госпожа, мы требуем, чтобы сейчас, перед нами, ты говорила правду, иначе сама окажешься обвиняемой на этом суде — если, конечно, женщина вроде тебя, лишённая милости и благодати нашего благословенного Бога, способна отличить правду от лжи.

— Мы всегда помним, что наш благословенный Бог — свидетель всех наших речей, лёгких и серьёзных, публичных и частных. Поэтому у нас есть обычай говорить правду. В отличие от некоторых, мы не нуждаемся в присяге, чтобы говорить правду.

Я услышала вздох деревенской толпы за спиной. Отец Ульфрид попытался что-то сказать, но декан, не отрывая от меня глаз, поднял руку, приказывая священнику умолкнуть.

— Ради твоего блага, госпожа, я искренне молюсь, чтобы это было так. Итак, начнём. — Он обернулся к писцу. — Можешь записать, что присяга не произносилась, и, следовательно, её слова не будут иметь большого веса.

— Если наши слова весят столь мало, могу я узнать — зачем вы взяли на себя труд привести нас сюда? — спросила я.

Рот декана изогнулся в лёгкой улыбке, но глаза не улыбались.

— Чтобы склонить весы правосудия, достаточно и пёрышка, госпожа. Но оставим это. Его преосвященство епископ желает знать, как глубоко распространился яд. Достаточно ли нам вскрыть нарыв, госпожа, или придётся отсечь всю руку? — Он многозначительно посмотрел на отца Ульфрида, кусающего губы, как будто из страха, что это предупреждение предназначено ему.

— Эта девушка, Агата, проживает под твоей опекой — так или нет?

— Османна — бегинка. Она живёт и работает вместе с нами.

— Но Агата, — он произнёс это имя так, словно я глухая, — подчиняется тебе и твоим правилам?

— Османна, — я стояла на своём, — подчиняется Богу и Его законам. У бегинок нет своих правил, им диктует правила Бог.

Из-под помоста донеслось хныканье писца, и все глаза обратились к нему.

— Да? — спросил декан.

— Прошу прощения, сэр, но что мне написать?

— Написать? Сказанное, не больше и не меньше. Достаточно просто даже для олуха вроде тебя. — Декан поднял взгляд на Роберта д'Акастера. — Мой личный писарь, будь он проклят, подхватил лихорадку. Поэтому мне навязали этого тупицу.

Несчастный писарь привстал, потом снова сел и опять поспешно поднялся.

— Но сэр, я хотел спросить — какое имя? Агата или...

— Агата, болван, это имя, которым её крестили. А теперь сядь и пиши, мальчишка, пока я не пнул тебя так, что ты запрыгаешь, как лягушка, отсюда и до ярмарки святого Стефана, бестолочь.

Толпа содрогнулась от смеха. Филипп ухмыльнулся и подмигнул отцу Ульфриду, который нервно ёрзал в своём кресле. Декан поднял руку в знак молчания и дождался, когда все затихли.

— Госпожа, достойный человек показал под присягой, что эта девушка, Агата, бросала в грязь Святые Дары Господа нашего, свиньям под ноги. Что ты скажешь на это?

По толпе пронёсся вздох преувеличенного ужаса, хотя если такие показания уже давали, это не должно было стать ни для кого откровением.

— Декан, вы сами сказали, что мы отлучены, — ответила я. — Тогда где бы она получила Дары, чтобы их осквернять? Отец Ульфрид дал?

Отец Ульфрид наклонился вперёд, быстро зашептал что-то на ухо декану, и тот кивнул, прежде чем продолжить.

— Мне сообщили, что некий монах-францисканец приносил тебе гостию. Поступок, который противоречит всем заповедям святой матери-церкви, о чём, я уверен, ты осведомлена, госпожа, и за это вы справедливо были отлучены. Без сомнения, это и есть тот самый источник, откуда девушка получала гостию для своих кощунств.

— Декан, обнаружив это, отец Ульфрид лично установил слежку за францисканцем. Вы ведь не думаете, что монах мог ускользнуть от столь усердного наблюдения?

Декан сурово посмотрел на отца Ульфрида, выглядевшего заметно обеспокоенным. Филипп д'Акастер удовлетворённо ухмыльнулся, явно наслаждаясь видом священника, потерявшего дар речи. Декан снова обернулся ко мне.

— Очевидно, отец Ульфрид не позволял францисканцу приближаться к вам, потому что вы отлучены. — Он метнул ещё один злобный взляд в сторону отца Ульфрида, как будто это было далеко не очевидно. — И тем не менее, госпожа...

Роберт д'Акастер поднялся с кресла, пошатываясь подошёл к заднему краю помоста и остановился спиной к нам. Раздались громкое журчание и плеск — хозяин обильно мочился в горшок.

— И тем не менее, госпожа, я уверен... — снова начал декан.

Но невозможно было не обращать внимания на грохот мочи, льющийся в горшок и мимо него, и потоки жёлтой жидкости, стекающие по его краям. Д'Акастер отряхнулся, прошёл на своё место и махнул декану мокрой рукой, предлагая продолжить.

— Я уверен, госпожа, что вы, располагая запасом гостии, принесённой монахом, использовали ее Бог весть для каких безнравственных мерзостей.

Ни один не упомянул о том, что я сама освящала гостию. Османна, конечно, ничего не сказала, и я благословляла её за это от всего сердца. Но я понимала — теперь мне следует осторожно выбирать слова.

— Дары нашего благословенного Бога недолговечны, как манна, падающая с небес, декан, и подвержены порче, — я пыталась говорить спокойно. — Как долго, по-вашему, мы могли их хранить? Отец Ульфрид подтвердит — облатка Андреа чудесна именно потому, что сохранилась от разложения.

Отец Ульфрид изучал пол, отчаянно стараясь не встречаться глазами с яростным взглядом декана. Рука Роберта д'Акастера соскользнула с подлокотника кресла, и хозяин Поместья внезапно очнулся от дрёмы. Он изумлённо огляделся, припоминая, что он здесь делает, потом нетерпеливо щёлкнул пальцами в направлении кубка на маленьком столике, до которого его пухлые руки немного не дотягивались. Роберт д'Акастер ни разу не взглянул на свою дочь, как и она на него.

— Мне начали надоедать эти игры, госпожа, —внезапно повысил голос декан. — Ответь мне прямо: Брала ли Агата гостию, чтобы бросить перед свиньями?

— Я отвечу вам прямо: нет.

Он обернулся к отцу Ульфриду.

— Допрашивая эту женщину, мы ничего не узнаем. Её свидетельство отклоняется.

Я потихоньку вздохнула от облегчения. Если и Беатрис станет придерживаться таких ответов, они не смогут ничего доказать. Мы все ещё можем уйти отсюда невредимыми. Но сумеет ли Беатрис держать себя в руках? Я оглянулась — она внимательно рассматривала камыш на полу. Я даже не уверена, что она вообще слушала.