Карен Мейтленд - Убить сову

— Ты, отче, ещё глупее, чем я думал. Зачем мне что-то говорить епископу? Ты сказал правду, ничего не пропало.

Голова у меня кружилась от вина. Я никак не мог его понять.

— Но мне казалось, ты говорил, что сундук...

— Я сказал, что он опустел. А теперь чудесным образом снова наполнился.

Филипп усмехнулся — должно быть, моё недоумение было очевидно.

— Твоего приятеля-ростовщика убедили вернуть мне то, что ты отдал. Теперь драгоценный кубок и прочая утварь снова лежат в церковной казне, — он поднял руку в издевательском протесте. — Нет, отец, не благодари меня.

Я изумлённо смотрел на него.

— Но зачем тебе?..

— Если думаешь, что ради спасения твоей жалкой шкуры, отче, так пора бы уже тебе знать, я не столь великодушен. Был бы рад видеть тебя в лапах у хорька. Жалею, что лишил себя этого удовольствия. Говорят, наш друг декан очень изобретателен по части наказаний, а ведь ты, отче, ему сильно не по нраву, так? Нет, боюсь, я вернул церковные ценности не ради тебя. Знаешь, вещи из того сундука передали церкви святого Михаила мои предки. Они везли их из крестовых походов, приносили в дар за брак или рождение детей и даже отдавали во искупление грехов, которыми, я уверен, немало наслаждались. И потому у меня есть... определённая привязанность к этим вещам. — Он пожал плечами. — Можешь назвать это долгом памяти предков. Но если бы епископ узнал, как близки были эти ценности к исчезновению, то решил бы, что здесь они не в безопасности. Он, пожалуй, захотел бы забрать их в свой дворец, чтобы получше за ними следить, особенно теперь, когда его казна малость опустела. А мы ведь не хотим вводить в искушение доброго епископа? Так что, думаю, лучше ему не говорить.

Я чувствовал, как будто с моей груди сняли тяжёлый камень. Голова кружилась, непонятно, то ли от облегчения, то ли от вина. Опасность миновала, вот так легко и просто.

Филипп сунул мне свой пустой кубок.

— На этот раз постарайся не пролить.

Бутыль опустела, и я двинулся к буфету за еще одной, последней. Я хранил её для мессы, на покупку другой нет денег, но сейчас меня это не волновало. Я мог думать только об одном — я вернул серебро, и декан никогда не узнает, что я сделал. Я до краёв наполнил кубок Филиппа.

Он сделал глоток и поставил кубок.

— Сожалею, но вынужден попросить у тебя ключ от церковной казны, отче. Просто чтобы он больше не вводил тебя в грех. — Он протянул руку.

— Но ты не имеешь права! — возмутился я. — Это я за неё отвечаю.

Долго ли церковное серебро останется на месте, если оба ключа будут у Филиппа?

— Будь любезен, отче, давай сюда, — нахмурился Филипп.

Я был не в том положении, чтобы возражать.

Он забрал ключ, спрятал в свой кожаный кошель и удовлетворённо погладил его.

— Есть тут ещё одно маленькое дельце, насчёт тех денег, что ты взял у ростовщика, да плюс его прибыль. Теперь ты должен мне. Я, конечно, кое-что добавлю к этой сумме — себе, за хлопоты и расходы на слежку. Но я добрый, так что заплатишь мне всё, скажем, в канун Крещения, идёт?

Я задохнулся, как будто получил удар под дых. И как я мог поверить, что всё закончилось?

Филипп повернулся, убрал ноги от стены. Глаза у него сузились и стали колючими.

— Вот в чём вопрос, отче — с твоей-то пустой церковью, где ты возьмёшь денег, чтобы со мной расплатиться?

— Я... в церкви скоро появится одна реликвия. Она пока в часовне дома женщин, но... я отлучил их от церкви и предупредил, что им не спасти души, если не принесут эту святыню в церковь и не покаются. Долго они её держать не смогут. Как только поймут, что им отказано в таинствах на Рождество, так и притащат её ко мне. Им деваться некуда. А когда принесут, все деревенские вернутся в церковь, под её защиту. И ещё, — в отчаянии добавил я, — как только весть об этом распространится, к церкви толпой пойдут паломники, а значит, деньги будут не только у церкви святого Михаила, но и в Поместье. Паломникам понадобится еда, эль, кров, новая обувь, свечи... много чего. Человек с твоим чутьём не может упустить такую удачу.

— Собираешься нагнать сюда паломников к Крещению? — язвительно спросил Филипп. — Ты пока и пальцем дотронуться до той реликвии не можешь. Судя по всему, этим женщинам так же мало дела до твоего указа об отлучении, как и остальным деревенским. Они всё так же сползаются к воротам дома женщин за милостыней и тащат туда своих больных. Эти женщины смеются над тобой, отче. Ты выпустил последнюю стрелу, а враг всё наступает. Что у тебя ещё есть, чтобы сражаться?

Он снова опустился в кресло.

— Конечно, если с той сукой, главной в доме женщин, что-нибудь случится, тебе нетрудно будет справиться с остальными и прибрать святыню к рукам. — Он глотнул вина. — Похоже, мы с тобой всё же на одной стороне, отче. Ты хочешь получить реликвию, а Мастера Совы — чтобы эти чужеземные ведьмы убрались прочь. И если поможешь нам, отче, я мог бы подождать с деньгами. Уверен, мы сумеем сговориться о ежемесячных платежах в счёт твоего долга из тех даров и денег, которые реликвия принесёт в церковь святого Михаила.

— Мне помогать Мастерам Совы? Думаешь, я забыл, что они осквернили мою церковь, разорили могилу христианского ребёнка, покоившегося в освящённой земле? Ты на самом деле думаешь, после того, что они натворили, я стану просить их о помощи?

— Это дело Аода, отец. Я же тебе говорил — я только его верный слуга.

— Несчастная мать Оливера не в себе от горя. Вы могли бы хоть ради приличия вернуть ей останки ребёнка, чтобы она могла снова похоронить сына.

Филипп царапнул пятнышко грязи на рукаве.

— Эта сука сама во всём виновата. Мастера Совы предупреждали её, чтобы платила, а она не послушалась. Хороший урок для всех остальных в деревне. И для тебя, отче, это тоже должно стать уроком. Советую тебе хорошенько подумать, что Аод велит Мастерам Совы сделать с тобой, когда узнает о твоем отказе выплатить долг.

— Думаешь, меня так же легко запугать, как невежественных крестьян? — я стукнул кулаком по столу. — Твой дядя может приказывать убивать холопов, никому до этого дела нет. Но я — священник! Если причинишь вред мне и церкви — будешь повешен и сгоришь в аду. Может, мне и не нравится, что декан за мной следит, но пока он наблюдает, ты и твои Мастера Совы ничего не можете сделать. А насчёт возврата долга к Крещению — ты сам сказал, что не посмеешь говорить епископу о серебре, так чего ради я вообще стану тебе платить, если ты и сделать-то со мной ничего не можешь.

Я был возбуждён, как будто вырвался из долгого плена. Я и сам не понимал всей правды, пока она в ярости не вырвалась наружу. Филипп и его дядя ничего не могут предпринять против меня из-за этих денег. Они вообще ничего мне не могут сделать.

Несколько мгновений Филипп сидел тихо, с невозмутимым лицом. Потом поднялся и направился к двери. Я почувствовал прилив удовлетворения. Он понял, что побеждён. Но тут он резко обернулся. Я увидел, как блеснул металл, но было уже поздно. Удар оказался таким сильным, что я повалился на пол. В голове горячими искрами вспыхнула боль. Я схватился за щёку и ухо — из глубокой раны текла кровь. В руке Филипп держал нож, изогнутый, как коготь огромной птицы. Он покачивал окровавленным клинком, как будто прикидывал, не ударить ли снова.