Карен Мейтленд - Убить сову

— Я думала, тебе не интересно то, что я могу сказать. Не забывай, я дочь д'Акастера. Ты наверняка ненавидишь всю нашу семью.

— Ты точно из д'Акастеров. — Она подняла руки с перепончатыми пальцами. — Думаешь, если я такая, значит, я тупая и грубая свинья, не умеющая ни читать, ни думать?

— Ты не тупая, Пега, вовсе нет. Ты так умна, что любого можешь поймать на слове. Хочешь знать, почему я тебе не сказала? Потому, что для меня это слишком важно, я не хотела, чтобы ты посмеялась над этим, как над всем остальным.

Пега вздрогнула. Впервые за всё время я увидела в её глазах боль. Она бросила край шкуры и провела рукой по лицу, вытирая со лба блестящие капли крови и грязи.

— Да, может и так, — тихо сказала она. — Пришлось научиться. Иногда слова — твоя единственная защита. Да, я сильная, но мне не сравниться с крепким мужчиной. Думаешь, меня бы уже сотню раз не прибили насмерть, если бы я не научилась справляться с пьяными и обращать всё в шутку? Со временем это стало привычкой, но это не значит, что я... Она отвернулась.

Я потрогала пальцами мокрую липкую шкуру. Я ненавидела себя за то, что только что сказала, за боль на её лице. Мне хотелось, чтобы сейчас она вернулась к своим колючим шуткам, но я понимала — этого не произойдет.

— Ральф дал мне книгу «Зеркало простых душ», — сказала я. До сих пор я никому не говорила. — Её написала бегинка из Франции. Кое-что в книге я не понимаю, но о том, что там написано, Настоятельница Марта никогда нам не рассказывала. Что душе, по-настоящему любящей Бога, не нужно искать Его в таинствах. Пега, я знаю, Настоятельница Марта права, когда утверждает, что нам не нужен священник или церковь. Мы сами можем проводить таинства. Но книга спрашивает — а зачем нам вообще таинства? Настоятельница Марта просто строит новую церковь. Она в десять раз лучше, чем у отца Ульфрида, но почему каждый из нас не может сам говорить с Богом?

Я говорила, не глядя на Пегу, и лишь теперь отважилась поднять глаза. Я не увидела насмешливой ухмылки на её лице, только напряжённое внимание. Пега медленно кивнула.

— Твои слова, девочка, имеют смысл. Но как ты поступишь, ведь Настоятельница Марта наверняка хочет, чтобы в воскресный день все пребывали в мире? И, как ты сказала, месса о здоровье Целительницы Марты. Многие поймут твой отказ неправильно.

Я закусила губу. Что же я делаю? Я совсем не хотела причинить боль Настоятельнице Марте, не хотела, чтобы кто-то решил, будто я не беспокоюсь о Целительнице Марте. Но я больше не верю в этот хлеб. Я всем это говорила. Я больше не могу его принимать. Она не может меня заставить.

— Я не могу, Пега. И не хочу!

Пега улыбнулась, впервые за этот день.

— Ты храбрая, как боевой петух, этого не отнять. Но тебе стоит подумать над этим, девочка. Настоятельница Марта — не из тех, с кем легко справиться, если дойдёт до драки. Если пойдёшь против неё — думаю, вам обеим достанется.

Она взяла мое лицо в свои теплые, покрытые жиром ладони и приподняла.

— Судьба щедро раздает удары, и думаю, тебе еще достанется парочка вдобавок к тем, что ты уже пережила. Но ни к чему самой подставляться под них. Побереги себя, девочка.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

Я словно застыла от мягкого прикосновения её губ — меня охватило отвращение. Я снова, как в детстве, чувствовала губы отца на своём лице. С минуту я не могла пошевелиться, а потом вырвалась из её объятий и бросилась прочь из сарая.

Я проснулась от того, что кто-то меня тряс. Уильям присел рядом, в руках у него была каменная ступка, из которой шёл пар.

— Вот, это нам на двоих. На всех мисок не хватает. Глотни сначала ты, потом я.

— Это же не для питья, — возмутилась я. — В ней мелют, Ма в такой толкла бобы. И тут внезапно мне стало больно, я вспомнила. — Уильям, Ма пришла? Она здесь?

Он закусил губу.

— Пока нет. Но теперь стало светло, и она придёт. Давай, выпей немного, а то я всё сам заберу. Я ужасно голодный. Он подтолкнул ко мне ступку.

Мне тоже хотелось есть и пить — прошлой ночью мы не ужинали. Но похпёбка пахла плесенью.

— Что это такое?

— Не знаю, — пожал плечами Уиьям. — Но больше ничего нет.

Уильям придерживал ступку, пока я сделала глоток. Мне трудно было охватить губами толстый каменный край. На вкус — ничего особенного, кислый эль и травы, а в основном вода, горькая и мутная, но в животе заурчало, и я выпила.

Свет пробивался сквозь жёлтые лица святых на окнах. Люди больше не стенали. В основном просто сидели на полу, прижавшись друг к другу, и пили похлёбку, как Уильям и я. У алтаря отец Ульфрид служил утреню. Несколько человек молились, стоя на коленях перед крёстной перегородкой. Некоторые молились вслух. Я слышала их рыдания. Но большая часть людей не обращала внимания на отца Ульфрида. Она разговаривали или просто сидели на камышовом полу, укачивая детей, как будто забыли, что они в церкви. Один человек обходил всех, спрашивая, не встречали ли они его жену, но никто её не видел. Когда людям надоело отвечать на один и тот же вопрос, на него прикрикнули, приказав сесть — прямо в разгар службы отца Ульфрида.

Наконец, отец Ульфрид стал обходить церковь, благословляя сидящих и стоящих людей. Некоторые крестились, но многие хмуро отворачивались, словно не желали благословения. Отец Ульфрид не выглядел несчастным, как все остальные. Казалось, он даже доволен, как будто думал, что все эти люди пришли в церковь только потому, что хотели помолиться.

Он остановился возле нас с Уильямом, осенил крестом и положил на наши головы горячие липкие руки. Уильям шарахнулся в сторону.

— Благослови тебя Бог, дитя. Помни, что это дом божий, и ты должен хорошо вести себя здесь. Нельзя играть и плеваться, а если захочешь помочиться, надо выйти на улицу. Твой отец всё ещё на солеварне, Уильям?

Он кивнул в ответ.

— Тогда вам следует молиться за него. Если здесь буря была такой сильной, то на побережье ещё хуже. Молитесь старательно, как хорошие дети, как учила вас мать, и милостивый Бог уcлышит ваши молитвы. Где ваша мать? Он оглянулся, как будто думал, что она где-то рядом.

Уильям схватил меня за руку и дёрнул, заставляя подняться.

— Идём.

Мы побежали к тяжёлой церковной двери и бросились прочь. Дождь ещё моросил, но уже не так, как раньше. После душной церкви воздух казался чистым и свежим. Мы добежали до ограды кладбища и вскарабкались по скользким камням наверх, чтобы осмотреться.

Казалось, мы на острове. Вокруг кладбища повсюду стояла бурая вода. Там, где была дорога, плавали и ныряли среди мусора утки. Вода казалась густой, как похлёбка — в ней плавали листья, ветки и разные вещи из размытых домов и огородов. Там были камыши с пола, обломки мебели, куски угля и тряпки. Как будто какой-то великан поднял каждый дом в деревне, вытряс в воду, а потом поставил обратно. Люди бродили по воде, собирали стулья, горшки, мотыги и грабли. Многие вещи были совсем разбиты, но люди подбирали их и тащили домой.