Анджей Земянский - Побег из Фестунг Бреслау

Тот даже не повернул головы.

— Выполнять.

У Гросса никаких сомнений не осталось. Раздался модулированный сигнал свистка, что пробивался сквозь барьер всех остальных звуков. Молот Тора. Символ силы, поражающей врагов, неподчинения ударам судьбы, восхода собственной творческой интенции. Но вот кто знал об одной мелочи? Об одном, на первый взгляд, несущественном принципе?

Молот Тора всегда возвращался, словно бумеранг. И вот интересно, в кого он тогда попадал?

Все мгновенно потеряли слух. Силу звука можно было воспринять только через кости, через собственные внутренности и какую-то чудовищную тряску. Могло показаться, что здание школы внезапно рухнет — оно явно дернулось, обсыпая находящихся внутри завалами штукатурки и кирпича. Вокруг бесшумно двигались странные силуэты с открытыми ртами. Дым из коридора валил через все возможные отверстия. Шильке тряс головой. Он понятия не имел, когда начал слышать какие-либо звуки, кроме настырного «пфиииииииииии». Похоже, что в коридоре кто-то выл. Офицер глянул в сторону. Сержант все еще держал во рту свисток. Щеки его мерно выдувались. Господи Иисусе! Он же все время свистел! Шильке услышал это лишь через несколько секунд.

— Не-е-ет!

Парни у другой баррикады, возле германской лестничной клетки, услышали свисток секундой спустя.

— Не-е-ет!

Но было поздно. Вермахт взорвал и вторую мину. Ту, что находилась со стороны русской лестничной клетки. Такого впечатления, как предыдущая, она не произвела. Одуревшие солдаты прятались за какими-либо переборками, не имея понятия, что делать. Шильке выглянул в коридор. Пути для отступления не было. Коридор с немецкой стороны горел, несколько охваченных огнем вражеских солдат сталкивались один с другим. Снова то летучее мгновение. Один-единственный миг, когда следует принять немедленное решение, пускай даже и плохое, или позволить себя убить. Холмс всегда повторял: «Даже принятие плохого решения в сотню раз лучше, чем непринятие какого-либо решения». Ну что же… Выходит, смерть!

— За мной! — заорал он, — выскакивая в коридор. — За мно-о-ой!!!

И он побежал в сторону советских позиций, прямиком под стволы их винтовок, стреляя из автомата. Через несколько шагов, ослепленный пылью, он споткнулся. Сержант схватил офицера за плечо. Потянул, и оба грохнули в стену, инстинктивно обнявшись, чтобы не упасть. С разгона они выполнили красивейший балетный пируэт, задержавшись на самой средине коридора. Сержант: спиной к русскому. Тот чертов автомат Томпсона постоянно стрелял, потому что шов перчатки застрял между скобой и спусковым крючком, и Шильке никак не мог убрать палец. Сотне патронам в барабанном магазине требовалось много времени, чтобы опорожнить его. Пули калибра 0,45 дюйма, то есть, толщиной, приблизительно, в палец, дырявили остатки стен, свистя рикошетами. Сержантом что-то дернуло. Пуля попала ему в спину. Сержант с офицером глядели друг другу в глаза. Томмиган продолжал стрелять. Шильке не мог убрать пальца с крючка, сержант словил вторую пулю. Через мгновение — еще и третью. Они все так же были прижаты один к одному.

Патроны закончились в тот самый момент, когда его собственные солдаты как раз пробегали рядом. Шильке осторожно положил тело сержанта на грязные кафельные плитки коридора. Сам же, в полусознании, побрел дальше. Пустой автомат он взял в левую руку, вытащил из-под мышки ТТ, но это было лишь рефлексом. Капитан двигался словно лунатик. Он не слышал даже звуков боя. Еще несколько шагов. Еще…

Своих солдат он увидал на захваченной русской баррикаде у лестничной клетки. Ему салютовали, когда он приближался к ним в клубах дыма. А сам забыл, как разговаривают. Вот попросту забыл. Хотел что-то сказать, но не мог. Водил по фигурам солдат взглядом, словно пьяный, а те принимали это за укоризненный взгляд. Тогда они застегивали карманы на пуговицы, приводили обмундирование в порядок. Светлейший господин удостоил взглядом! А тот просто не умел говорить. Дергался с пистолетом, но перезарядить ТТ одной рукой было никак не возможно. И вновь солдаты поняли этот жест неверно. Их командир указывал вниз?

Молоденький ефрейтор был самым шустрым.

— Гранаты! — заорал он. — Вали все, что есть, этажом ниже и вниз.

— Господи Иисусе! — раздалось снизу. — Только не бросайте!

— Наши?!

— Ну конечно! Ничего не бросайте!

— Ну а вы, конкретно, кто?

— Нас отсекли в зале на втором этаже. Не дури, Руди. Это я!

— Это он, — подтвердил ефрейтор. — Это и вправду он. — Потом глянул на капитана: — Спускаемся?

Шильке кивнул. Он до сих пор не был способен выдавить из себя хотя бы слово, а самое паршивое — во рту ему что-то мешало. То, что в этом рту торчало.

Солдаты сбегали вниз, он шел за ними, все так же немой. Шаг за шагом, словно в горячке. Ефрейтор же почувствовал себя в своей роли просто замечательно. Перегнувшись через ограду, он визжал, не думая о том, что кто-нибудь может в него выстрелить:

— Эй, там! Первый этаж! Кто-нибудь из наших имеется?

— Да, так! Мы тут замкнуты в двух классах! У нас нет патронов!

— А Иваны?

— На подходе никого.

Шильке шел дальше, словно автомат. Первый этаж [4] Исключительно ради напоминания. В западных странах отсчет этажей начинается со второго. Привычный нам первый этаж — это их партер. . Лестница из фойе действительно пустая. Солдаты скачками выпрыгивали из двух помещений, из которых до сих пор не могли выбраться. Не прозвучало ни единого выстрела. Шильке направился по лестнице вниз.

— Нет, нет! Герр капитан!..

Мало того, что он не мог разговаривать, так еще и не расслышал. Или не мог понять, что ему говорят. То, что торчало во рту, ужасно мешало. Но выплюнуть этого он не мог. Солдаты двинулись за капитаном лавой. На самом низу, наконец-то, встретили русских. Сплошные тыловые службы: санитары, раненные, телефонист, пара пехотинцев, обслуга нацеленного на двор пулемета и какой-то лейтенант. Красная Армия и Вермахт пялились одни на других в безграничном изумлении. Одни и другие, что было довольно странно: а чего еще могли они ожидать. Только не столь неожиданно. Никто здесь не ожидал сомкнутых немецких рядов, марширующих по широкой лестнице вниз. Тишина невыносимо тянулась. Как вдруг Шильке выяснил, что же столь сильно мешало ему во рту. Сигара. Давным-давно погасшая, приклеившаяся к губе, чуточку размокшая. Совершенно неожиданно он обрел речь и подошел к лейтенанту.

— Есть у вас агонь? — спросил он на своем ломаном русском языке.

Как будто молния ударила, и грохнул гром. Мужчина, молодой загорелый азиат, двинулся вниз, за ним все его люди. Паническое бегство, которому немцы никак не мешали. Не прозвучало ни единого выстрела. Солдаты стояли словно онемевшие, они глядели на себя, один на другого, потом переводили взгляды на капитана. Первым очнулся ефрейтор. Он послал кого-то за подкреплением, чтобы можно было замкнуть данный отрезок, кричал на людей, приказывая делиться патронами с теми, кто был отрезан на более высоких этажах. Шильке стоял словно статуя. Это был его дебют на фронте, и этого первого раза ему уже хватило по самое не хочу.