Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Глаза Луизы наполнились слезами, она поспешно вышла из комнаты.

Герман не знал: уйти ли ему или дождаться ее возвращения? Он взял со стола рукопись и на первом же заглавном листе прочел восторженное стихотворение, посвященное Луизе Рейхардт, от 20 мая 1800 года, с подписью Ф. А. Эшен.

«С этих пор прошло восемь лет! — подумал Герман не без некоторой досады. — Она не может забыть его…»

Закрыв книгу, он взялся за шляпу и хотел уйти, как вернулась Луиза. Он извинился, что пришел не вовремя, и добавил в свое оправдание, что хотел посоветоваться с ней по одному делу.

— Что такое? — спросила Луиза с обычным участием.

— Генерал Сала, а равно и его жена советовали мне представиться генерал-директору Берканьи, через него я мог бы…

— Говорите тише! — прервала она его и добавила шепотом. — Да, вы должны сделать это… непременно…

— По словам госпожи Сала, он ожидает моего визита!

— Чем скорее вы покончите с этим, тем лучше. Мне совершенно понятно, почему вас заметили и считают подозрительным. Мой отец слишком поторопился со своей рекомендацией. Но будьте настороже и не попадитесь на удочку. Не соглашайтесь ни на что сразу, как бы заманчиво ни казалось вам сделанное ими предложение. Сперва обдумайте…

Герман обещал следовать ее советам и, простившись с ней, отправился к себе в гостиницу.

На другой день утром Герман явился в приемную генерал-директора полиции; едва назвал он свою фамилию, как подошел к нему человек с бумагами, вышедший из соседней комнаты, и заговорил с ним по-немецки.

— Генерал-директор, — сказал он, — занят в настоящую минуту важной депешей, которую он посылает королю. Я доложу ему о вашем приходе и спрошу: может ли он принять вас?

Герман был удивлен такой предупредительностью со стороны незнакомого человека и, когда он удалился, спросил слугу: кто этот вежливый чиновник?

— Господин Саванье, главный секретарь высшей полиции, он эльзасец родом и одинаково хорошо говорит на немецком и французском языках.

Это был широкоплечий человек, который, по-видимому, обладал цветущим здоровьем. Всегда любезный со всеми посетителями, он принял какой-то особенно подобострастный вид, когда вошел в кабинет своего начальника.

— Молодой человек из Галле, — сказал он, — тот самый, о котором вы меня спрашивали вчера; он ожидает в приемной.

— Хорошо, я хотел его видеть, потому что этот несносный капельмейстер навязывает его генералу Сала и графу Фюрстенштейну. Вы, Саванье, ничего не могли сказать о нем вчера, он не был даже занесен вами в список. Вероятно, это один из прусских агентов… Каков он на вид?

— Очень красивый и статный молодой человек, как будто создан для того, чтобы совращать с пути добродетели наших дам, но едва ли он принадлежит к прусскому Тугендбунду, судя уже потому, что у него нет козлиной бородки, которую, по слухам, носят все члены этого зловредного союза.

— Что за вздор! — прервал его с нетерпением Берканьи. — Теперь эти бородки в большой моде и не имеют никакого значения. Меня гораздо больше интересует самый союз, до сих пор наш берлинский посланник Линден не мог сообщить мне о нем никаких точных подробностей… Однако пошлите ко мне этого молодого человека.

Саванье сделал несколько шагов и остановился.

— Что касается меня лично, ваше превосходительство, — сказал он, — то я скорее готов принять его за крайнего идеалиста и мечтателя, судя по выражению его глаз…

— Тем лучше, — ответил Берканьи.

Войдя в приемную, Саванье пригласил Германа следовать за собой. Пройдя гостиную, они вошли в кабинет генерал-директора полиции. И здесь было то же богатое убранство, как в доме генерала Сала, но на всем лежал отпечаток более высокой степени образования и известного понимания искусства. По крайней мере везде были разбросаны газеты, географические карты и книги, на столах и этажерках виднелись модели и снимки античных вещей, так что Герман сразу составил себе высокое мнение о личности начальника полиции.

Берканьи принял его с изысканной вежливостью. Это был красивый человек средних лет, из его слов можно было почти тотчас вывести выгодное впечатление о его уме и знаниях.

— В бумагах, посланных нам из полицейского бюро, — обратился он к Герману на французском языке, — вы означены студентом и доктором философии. Поэтому мне было желательно лично познакомиться с вами, тем более что, по слухам, вы прекрасно владеете французским языком. Мы нуждаемся в таких людях, как вы, потому что у нас много дела и всяких хлопот с устройством нового государства «се royaume á deux nations!» Помимо этого, меня крайне интересует научная Германия, которая, к сожалению, при плохом знании немецкого языка недоступна для меня.

Затем Берканьи начал расспрашивать Германа о его занятиях и планах, о студенческой жизни в Галле, о задачах буршества и пожелал узнать имена наиболее влиятельных профессоров. Он говорил необыкновенно быстро, переходя от одного предмета к другому, так что Герман не имел ни малейшей возможности обдумывать свои ответы. Берканьи, при своей опытности и знании людей, очень скоро составил себе безошибочное понятие о молодом немце; он убедился в его совершенном незнании действительной жизни, при крайнем идеализме и склонности к мечтательности. Он ясно видел, что Герман не мог быть прусским политическим агентом и решил в уме, что хорошо было бы обратить в вестфальского шпиона этого простодушного идеалиста. До сих пор он напрасно искал человека, который, по его мнению, годился бы для литературного шпионажа.

— Мне очень нравятся ваши взгляды и суждения, — продолжал Берканьи. — Таких молодых людей, как вы, нет в Касселе! Я с каждым днем все более убеждаюсь, что немецкая литература представляет неистощимый и разнообразный материал и только недостает зодчего, который бы создал из этого на вечные времена нечто стройное и целое — «monumentum аеге perennius», как выражается Гораций. Это было бы как бы resume того, что дало ваше национальное образование. Существование французского двора в Германии само по себе может благотворно отразиться на вашей литературе; французы внесли бы в нее свою долю умственного богатства. Но, к сожалению, непреодолимым препятствием для взаимодействия обеих литератур служит ваш язык, изучение которого для нас крайне затруднительно, скажу более — невозможно. Вследствие трудности языка немецкая нация стояла до сих пор особняком в Европе. Теперь, когда мы победили Германию, мы не можем долее игнорировать ее литературу, и поэтому мы ищем людей, которые бы помогли нам познакомиться с ней. Наш король желает этого, а для достижения такой благой цели мы не будем жалеть денег… Что можете вы возразить мне, господин доктор? Вы приехали вовремя в Кассель, вас ожидает здесь блестящая карьера!..