Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

Неистовый Раевский — «спартанец», как называл его Пушкин, томился по-прежнему, заключенный в Тираспольскую крепость. «Рейн» — Орлов был отстранен от командования дивизией, покинул Кишинев, проживал теперь то в своем калужском имении, то в Крыму. Вышли в отставку один за другим: генерал Павел Сергеевич Пущин, капитан Константин Алексеевич Охотников, подполковник Иван Павлович Липранди. Отстранили от командования полком полковника Непенина.

С особенной грустью для себя ощущал Пушкин отсутствие «Рейна» — Орлова и его молодой жены Екатерины Николаевны, урожденной Раевской. У Орловых он всегда чувствовал себя, как дома. А дом Орловых, словно магнит, притягивал к себе самых смелых вольнодумцев Кишинева. Среди них Пушкину дышалось легко и привольно. Именно здесь и возникла та непринужденная свободная атмосфера, которая была необходима ему для творчества.

Но дом Орловых в Кишиневе теперь опустел и, проходя мимо него, Пушкин тяжело вздыхал.

Впрочем, у него здесь было немало друзей. Но из настоящих он выделял только двух. Первый по-отцовски оберегал его от всякой напасти — это был генерал Инзов — «Инзушка», как любил называть его Пушкин. И еще один — «Черный друг» — самый близкий из кишиневских приятелей Пушкина. Черноглазый, жгучий брюнет — молодой коллежский секретарь Николай Степанович Алексеев. Он был однофамильцем другого кишиневского Алексеева — почтмейстера.

«Черный друг» был верным товарищем Пушкина не только по развлечениям. Пушкин имел все основания доверять ему то, чем опасался делиться с другими. Например, тщательно скрывая от властей свое авторство поэмы — веселой еретической «Гаврилиады», он безбоязненно посвятил ее своему другу Алексееву и подарил ему рукопись. Недаром он переселился с квартиры Инзова в чистую глинобитную хатенку Николая Степановича. И очень тосковал по нем, когда Алексеев по делам службы уезжал в командировки.

Но, возможно, переезд с квартиры Инзова к Алексееву был вызван прежде всего стремлением Пушкина жить в более подходящей для литературных занятий обстановке. Вот эта же причина в первую очередь сейчас тянула его из Кишинева в Одессу.

Так прощай же, Кишинев! Прощайте, друзья! Узкие, кривые улицы этого молдавского города и его гостеприимные кровли! Прощайте!..

Он с грустью покидал этот город, ставший ему таким родным.

Недаром 25 августа 1823 года он писал уже отсюда своему дорогому брату Льву, что, приехав в Одессу, он вздохнул о Кишиневе. Однако скоро портовый город, — настоящее кипящее каменное море, — втянул его в свой бурливый водоворот.

Пушкин нашел в Одессе себе приют под благодатной кровлей гостиницы Рено. Комната была угловая с окном на море. Его волны теперь расстилались перед ним до самого горизонта.

Каждый миг их оттенки менялись перед его глазами, как менялась сама жизнь в огромном городе. Обо всем этом невольно хотелось сказать стихами:

К этим волнам то тихим и сонным, то грозно ревущим, его влекло неудержимо. Как только он просыпался — спешил к ним навстречу. В пестром архалуке и красной феске, похожий на молодого турка, он сбегал с береговой крутизны на хрустящий ракушками пляж. Тут еще были следы ночевавшего моря — только недавно отхлынувшего прибоя. На мокрой гальке ползали малютки-крабы. Лежали зеленые, как волосы жителей Нептунова царства, спутанные водоросли.

Пушкин с наслаждением вдыхал терпкий, пахнувший йодом солоноватый утренний бриз. Он сбрасывал одежду и смело кидался навстречу, в набегающую косматую волну.

А затем после купания и прогулки на него наплывало вдохновение. Иногда оно накрывало его, как только что в море с головой накрывала волна.

Замкнув себя в комнате, в окне которой синело покинутое море, Пушкин отдавался жаркому притягательнохму труду. Ему открывалась вся пленительная емкость звучных, похожих на усеченный сонет строф, из которых он сейчас как мудрый зодчий складывал роман в стихах. Начало этой работы уводило его в кишиневскую мазанку «Черного друга» в памятный день 9 мая 1823 года, когда он составлял там план своего произведения. Роман увлекал его не только формой. Не только тем, что Пушкин как никогда сейчас совершенствовал свое поэтическое мастерство. Ни в одной своей работе он не чувствовал так властно жизненной правды, неприкрашенной и неусловной, закономерно занимавшей свое место в произведении. И создавая новые и новые строфы первых двух глав «Евгения Онегина», Пушкин ощущал, как в его воображении бродят образы новой романтической поэмы из жизни цыган. Уже горячо спорили в его мыслях с ревнивым жестоким Алеко красавица Земфира и старый мудрый цыган…

Черты ранней творческой зрелости и стремительной возмужалости уже определяли его талант.

В 1823 году в Киеве на съезде членов тайного общества подполковник Сергей Муравьев-Апостол, возглавлявший вместе с Михаилом Бестужевым-Рюминым Васильковскую управу Южного общества, выступил с требованием — в самое ближайшее время начать вооруженное восстание.

Сергей Муравьев-Апостол мотивировал необходимость этого выступления тем, что Черниговский полк, в котором он служил, из Василькова переводили в составе 9-й дивизии в Бобруйскую крепость, где должен был проходить смотр расположенных там воинских частей. В конце сентября и в начале октября Александр Первый произвел смотр и присутствовал на маневрах около Тульчина в селе Кирнасовка.

Высоко задирая носки начищенных сапог, перед глазами императора славно промаршировали тысячи солдат. Царь придирчиво вглядывался в их безукоризненно ровные ряды, но выправка войск была безупречна.

Особенно отличное впечатление произвел на императора Вятский полк.

— Превосходно! Точно гвардия! — воскликнул Александр, который знал толк в этих делах и по пророческому выражению Пушкина «был фрунтовой профессор».

О, как бы удивился, наверное, царь, если бы узнал, что великолепный командир этого полка — полковник Пестель, стоящий сейчас перед ним навытяжку, является одновременно и отличным руководителем тайного общества. Что, в основном, полковник Пестель занят разработкой свержения с престола не только его императорского величества, но и самодержавия вообще…

Как бы удивился царь, если бы он смог прочитать мысли Пестеля. А тот в это время мысленно полемизировал с Сергеем Муравьевым-Апостолом, который считал, что момент для восстания создавался благоприятным в связи с тремя обстоятельствами: возникла возможность использовать полки, сосредоточенные для царского смотра, которые находились под влиянием четырех членов тайного общества. Привлекала близость Бобруйска к Москве, куда могли двинуться полки, захватив в плен царя. А в случае неудачи, в Бобруйской крепости можно держать под арестом царя и обороняться от верных правительству сил.