Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

…Они подъехали на разгоряченных лошадях к береговой кромке нового озера. Поверхность весенней воды, как мутноватое зеркало, отразила трех всадников.

— Озерцо удалось на славу! Я на него большую надежду имею. Спасти оно должно от суховеев лесные насаждения наши. Как вы думаете, спасет? — обратился Сдаржинский к своим бывшим однополчанам.

Кондрат, прищурясь, долго разглядывал покрытое легкой рябью озеро, словно измерял его ширину. Виктор Петрович и Иванко ждали его ответа.

— На мой взгляд, эта вода не даст солнцу иссушить посадку нашу.

— Не даст?

— Точно! — Голос Кондрата звучал уверенно.

Сдаржинский знал, что Хурделицын никогда не утверждает того, в чем сам сомневается.

Удивительное чувство удовлетворения, которое приходит к человеку, когда он выполнил трудную работу, наполнило сейчас Виктора Петровича, словно весенняя вода озерную котловину.

— Сюда и невесту не стыдно пригласить? А? Я ведь жениться задумал.

— Давно пора, Виктор Петрович… А потом, может, и Иванко оженим на какой-нибудь молодице, — улыбнулся Кондрат.

— Да мне еще рановато, — покраснел Иванко.

Виктор Петрович заразительно рассмеялся.

— Смотри, какой! Рановато… А по-моему, в самый раз.

Кондрат знал, на ком собирался жениться Сдаржинский. Это для него не было секретом. Натали уже несколько месяцев проживала в усадьбе. Она вернулась из Одессы в Трикратное более опытной в делах медицины. Она снова взялась за врачевание.

После того, как ей удалось вылечить от болотной лихорадки десятилетнюю девочку — дочку местного крестьянина, а затем исцелить кучера Виктора Петровича, страдавшего застарелой флегмоной, о ней хорошо стали говорить в селе:

— Молодая барышня в усадьбе — добрая. Не то, что Сдаржинщиха, старая упокойница, что совой глядела. Эта молодая приветлива и лечить способна… Хорошей хозяйкой будет…

Через месяц в старинной усадьбе Сдаржинского была отпразднована его женитьба на Натали.

На свадьбу поспел и поручик Николай Алексеевич Раенко. Наконец-то его произвели в офицеры и перевели в лейб-гвардейский драгунский конный полк, который был расквартирован на севере Украины. Раенко прямо со свадьбы должен был отправиться в новую часть.

Простившись с обитателями Трикратного, новоиспеченный офицер подозвал к себе Иванко и многозначительно сказал:

— Помни, братец, мы еще повоюем скоро…

Раенко уехал, а Иванко долго размышлял над его словами. О какой войне говорил ему офицер?

Тихо и медленно потекло время в Трикратном. Незаметно и неслышно, как пробившие сухой степной грунт ростки поднимались над землей и саженцы, пустившие цепкие корни в твердую почву.

Еще ранней весной четырехкорпусными плугами, выписанными из Англии, диковинными в здешних местах, на большую глубину была распахана ковыльная дикая степь. Над Сдаржинским глумились:

— На английский манер хлеб у нас не растет…

— Напрасно вы плугами английскими землю портите!

— Наши предки сохой обходились, а сыты были…

— Зря деньги бросаете…

Затихло и это сердитое ворчание.

Высеянные на глубокой пахоте яровые пошли резво в стрелку. Они, как и молодой лес, не внушали тревоги. А к осени яровая порадовала отличным урожаем.

— Значит, и на английский манер русский хлеб растет, — говорил теперь при встречах со своими насмешниками Виктор Петрович.

Однако радость его разделялась немногими. Кроме жены — Натальи Дмитриевны, Кондрата и Иванко, никто не восхищался его удачами. Крестьяне Трикратного к затеям барина все еще оставались равнодушны. Ведь урожай принадлежал не им, а их барину. И хотя барин был добрый, хлебом делился щедро, но эта доброта и подельчивость настораживала. Крепостные крестьяне из поколения в поколение испытывали на своем хребте барскую «доброту» и не доверяли ей.

«Мягко стелет, да жестко спать будет», — поговаривали между собой мужики.

Это огорчало Виктора Петровича и Наталью Дмитриевну.

— Я же к ним с открытой душой, как благородный человек, а они… — жаловался Виктор Петрович жене.

Натали старалась успокоить мужа.

— Пойми, Виктор, нельзя же сразу добиться от темных исковерканных рабством людей доверия к их угнетателям, — говорила она. — Тут может годы нужны.

Не рассеяли мужицкого недоверия к барину и его мудреным затеям и беседы Кондрата с крестьянами. Все доводы, даже самые убедительные, о пользе того, что делает Сдаржинский, они не принимали всерьез. Слушали речи Кондрата, Иванко внимательно, не отвергая, не споря, но с затаенной хитрой ухмылкой.

Кондрат и Иванко не удивлялись, зато волновалась Гликерия. В Трикратном она научилась хорошо украинскому языку, подружила со многими бабами, которые делились с ней своим сокровенным. Располневшая, с серебряными прядями в волосах, смуглолицая, черноглазая, она всем своим обликом напоминала уже немолодую украинскую казачку. Ее полюбили в селе за отзывчивость и доброту.

— Твоего Кондрата и сына его, сказывают у нас мужики, не зря барин к себе приблизил. Обласкал. Вот они для него вовсю и стараются… Даже мужиков все уговаривают, мол, какой их барин хороший да умный, — сказала ей как-то однажды Христя, востроносая рябая жена землероба-крепака Якима Прицепы.

Хотя Христю в селе и считали пустобрешкой, но сейчас ее слова были правдивы. Гликерия, наблюдательная от природы, давно уже ощущала некоторый холодок, с которым относились к ее мужу и пасынку односельчане.

В тот же вечер за ужином она рассказала Кондрату о том, что услышала от Христи.

Обычная сдержанность изменила Кондрату. Слова, которые передала ему Гликерия, больно задели его, и он, что редко случалось с ним, выругался.

— Вот дурьи головы!.. Ради них всю жизнь с панами воевал, а они меня теперь за холуя считают. Для них же стараюсь.

Голос Кондрата дрожал от обиды. На глаза навернулись слезы. Он отодвинул от себя миску с едой и, хотя был сильно голоден, не мог есть.

Иванко не меньше, чем Кондрата, задели слова Гликерии. Однако он нашел в себе силы утешить отца:

— Что ж, батько, видно, недаром говорят: «Своя своих не познаша»… Бывает и так. Не понимают нас. Ну и пусть… Может, когда-нибудь и поймут, что не панские мы холуи. Помогали мы в нужном деле Виктору Петровичу. Придет время, узнают они, кем он был и что для них сделал.

Но Кондрат уже овладел собой.

— Ладно, сынку, утешать… А, может, и наша вина есть в этом. Уж очень-то льнем мы к пану… А?…

— Может… — хмуро согласился сын.

С этой поры оба, как по уговору, стали отдаляться по-возможности от Сдаржинского. Они по-прежнему честно выполняли все его поручения, но уже в барскую усадьбу на дружеские беседы — ни ногой…