Густав Эмар - Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Донна Мария редко виделась с Антинагюэлем; хотя дружба их оставалась не только так же сильна, как в их детстве, но дошла до такой степени фанатизма, что Антинагюэль считал приказанием малейшую прихоть молодой девушки.

Велико было удивление воинов племени Черных Змей, когда в один вечер в их селение приехала донна Мария верхом, в сопровождении только двоих слуг, и прямо направилась к жилищу токи. Когда молодой вождь увидал ее, лицо его, обыкновенно мрачное, просияло.

— Лесная роза! — вскричал он с радостью. — Сестра моя, стало быть, еще помнит о бедном индейце?

— Я приехала посетить моего брата, — сказала донна Мария, подставив Антинагюэлю свой лоб, который тот поцеловал, — сердце мое печально, горесть пожирает меня, я вспомнила о моем брате.

Вождь бросил на молодую женщину взгляд, исполненный беспокойства и огорчения.

— Да, — продолжала она, — когда страдаешь, тогда вспомнишь о своих друзьях.

— Сестра моя хорошо сделала, что подумала обо мне… что могу я сделать для нее?

— Брат мой может оказать мне большую услугу.

— Жизнь моя принадлежит моей сестре; она знает, что может располагать ею.

— Благодарю! Я была уверена, что могу положиться на моего брата.

— Везде и всегда.

Почтительно поклонившись донне Марии, Антинагюэль повел ее в свой дом, где мать все приготовила, чтобы достойно принять ту, которую она столько лет любила как дочь.

Антинагюэль — Тигр-Солнце — был мужчина лет тридцати пяти, высокого роста и величественного вида; все в его наружности показывало человека, привыкшего повелевать. Слава его как воина была огромна, и подчиненные питали к нему какое-то суеверное уважение. Таков был человек, к которому приехала в гости донна Мария.

Стол был накрыт. Мы употребляем это выражение потому, что вожди ароканские знают как нельзя лучше европейские обычаи; почти у каждого из них есть блюда, тарелки, ложки, вилки из массивного серебра, которые, сказать правду, употребляются ими только в важных случаях, когда они хотят показать свое богатство; в своем же кругу они доводят воздержанность до крайней степени и у себя дома едят попросту руками.

Донна Мария села за стол и сделала знак Антинагюэлю, который стоял возле нее, сесть напротив. Обед был безмолвен; оба собеседника наблюдали друг за другом.

Для индейского вождя было очевидно, что сестра его, — как он называл донну Марию, — несколько лет вовсе не вспоминавшая о нем, приехала к нему в селение по какой-нибудь важной причине; но он не понимал, какая причина могла принудить женщину, привыкшую к роскоши, предпринять продолжительное и опасное путешествие, чтобы беседовать с индейцем в жалком селении посреди пустыни.

Со своей стороны молодая женщина находилась в сильном беспокойстве: она старалась угадать, сохранила ли еще, несмотря на редкие встречи с Антинагюэлем, ту неограниченную власть, которую прежде имела над этой дикой натурой, которую цивилизация только смягчила, но не укротила; она боялась, чтобы продолжительная разлука не сказалась губительно на их дружбе.

Когда окончился обед, слуга принес матэ [2] Чилийцы заимствовали матэ у ароканов, которые очень до него лакомы и делают его с особенным искусством. Вот как он приготовляется: Кладут в чашку чайную ложку парагвайской травы и кусок сахара, немного подожженный на огне; выжимают несколько капель лимонного сока, прибавляют корицы и гвоздики, заливают все это кипятком и вкладывают в чашку серебряную трубочку, толщиною с перо, с маленькими дырочками в нижней части. Через эту-то трубочку всасывают матэ, рискуя, разумеется, обжечь рот, что непременно и случается с иностранцами в первые два-три раза, к великой радости туземцев. Чилийцы так привыкли к матэ, что он в этой стране составляет то же, что кофе на Востоке, то есть его не только пьют после завтрака, обеда и ужина, но каждый раз как придет гость, или лучше сказать целый день. В церемониальных случаях одна трубочка служит для всех. , этот душистый настой парагвайской травы, которая заменяет чилийцам чай и которую они пьют с таким наслаждением. Две серебряные чашки на филигранном подносе были поданы Марии и вождю; они зажгли маисовые сигары и принялись курить, всасывая трубочкой душистый напиток.

После нескольких минут молчания, которое начинало становиться затруднительным для обоих собеседников, донна Мария, видя, что Антинагюэль занял выжидательную позицию, наконец начала с улыбкой:

— Брат мой вероятно удивился моему внезапному приезду.

— Да, действительно, — отвечал индеец, — Лесная Роза приехала к нам неожиданно, но она всегда у нас дорогая гостья.

И он поклонился.

— Я вижу, — заметила донна Мария, — что брат мой любезен по-прежнему.

— Нет, я люблю мою сестру и рад ее видеть тем более, что так долго был лишен ее присутствия… вот и все.

— Я знаю ваше отношение ко мне; мы вместе провели наше детство; но это было уже давно; вы теперь один из великих вождей, один из самых знаменитых воинов вашей нации, а я по-прежнему осталась бедной женщиной.

— Лесная Роза моя сестра; ее малейшие желания всегда будут священны для меня.

— Благодарю, но оставим этот разговор и поговорим лучше о наших первых летах, так скоро прошедших, увы!

— Вчера не существует более, — сказал вождь.

— Это правда, — отвечала донна Мария со вздохом, — зачем говорить о том времени, которое уже не возвратится?

— Сестра моя возвращается в Чили?

— Нет, я выехала из Сантьяго и намерена несколько времени прожить в Вальдивии; я оставила моих друзей продолжать путь, а сама свернула с пути, чтобы навестить моего брата.

— Да, я знаю, что тот, кого бледнолицые называют генералом Бустаменте, едва излечившись от ужасной раны, отправился в путь месяц тому назад и теперь осматривает провинцию Вальдивию. Я сам намерен скоро побывать в этом городе.

— Там теперь много бледнолицых с юга.

— Между ними нет ли кого-нибудь известного мне?

— Не думаю; впрочем, да! Есть один — дон Тадео, мой муж.

Антинагюэль с удивлением поднял голову.

— Я думал, что он расстрелян? — сказал он.

— Он действительно был расстрелян.

— Каким же это образом он еще жив?

— Он чудом избежал смерти, хотя был опасно ранен.

Донна Мария старалась прочесть на бесстрастном лице индейца, какое впечатление произвело на него это известие.

— Пусть сестра моя слушает, — сказал он через минуту, — дон Тадео еще враг ей, не так ли?

— Более чем прежде.

— Хорошо.

— Мало того, что муж мой низким образом бросил меня и отнял у меня мое дитя, это невинное существо, которое служило мне единственным утешением и помогало мне переносить горести, которые он причинял мне, злодей нанес мне величайшее оскорбление, заведя публично связь с другой женщиной, которую повсюду таскает с собою… она и теперь с ним в Вальдивии.