Густав Эмар - Том 23. Заживо погребенная. Валентин Гиллуа

— Сеньоры, — сказал он, — я сдержал все мои обещания, я приобрел право полагаться на вас; мы уже не будем более собираться — я после сообщу вам мои намерения, только будьте готовы действовать при первом сигнале. Через десять дней будет праздник годовщины провозглашения независимости, если мои предвидения не обманывают меня, если ничто не расстроит мои планы, я, вероятно, выберу этот день для приведения в исполнение моего намерения; впрочем, я постараюсь предупредить вас. Теперь разойдемся — уже поздно и более продолжительное заседание в этом месте может компрометировать священные интересы, за которые мы поклялись умереть.

Он любезно поклонился собранию, дойдя до дверей, обернулся:

— Прощайте, сеньоры, — сказал он, — будьте мне верны.

— Мы умрем за вас, генерал! — отвечал от имени всех полковник Лупо.

Генерал поклонился в последний раз и вышел; почти тотчас послышался топот нескольких лошадей, быстро удалявшийся.

— Нам больше нечего здесь делать, кабальеро, — сказал полковник, — разойдемся нимало не медля, только не забудьте последних распоряжений генерала.

— Э-э! — сказал капитан, радостно бренча золотом в кармане. — Дон Себастьян слишком щедр, ему нельзя не быть верным, притом, мне кажется, теперь это единственный человек, способный спасти нашу несчастную страну. Мы слишком любим наше отечество и слишком преданы его интересам для того, чтобы не принести себя в жертву, когда обстоятельства того требуют.

Все, смеясь, рукоплескали этой речи капитана и вежливо раскланявшись друг с другом, они ушли, как пришли, то есть оставили гостиницу один за другим чтобы не привлечь внимания, старательно закутавшись в плащи и положив руку на оружие.

Через четверть часа зала была пуста, и трактирщик окончательно запер дверь.

— Ну сеньоры, — спросил он путешественников, вышедших из-под прилавка, где они сидели два часа, — довольны вы?

— Как нельзя более, — отвечал тот, который до сих пор говорил один.

— Да-да, — сказал трактирщик, — еще три или четыре подобных дела и, надеюсь, я могу удалиться на покой с честным достатком.

— Желаю этого вам, Лусачо, и вот вам обещанные десять унций.

Мексика — страна величественных горизонтов и великолепных пейзажей.

Описывая Мехико, мы не говорили о прогулках по нему, намереваясь впоследствии сделать им подробное описание.

В Европе, и особенно во Франции, большой недостаток в аллеях внутри города; только с некоторого времени в Париже есть несколько, достойных его. В Испании, напротив, в самом маленьком местечке есть по крайней мере хоть одна Аламеда, где после дневного зноя жители могут дышать вечерним воздухом и отдыхать от трудов. Аламеда — название грациозное и приятное для произношения, которому некоторые ученые, не знающие испанского языка, приписывают латинское происхождение, между тем как оно чисто кастиланское и значит буквально — место, усаженное тополями.

Аламеда в Мехико одна из прелестнейших во всей Америке.

Она находится на краю города и составляет продолговатый квадрат, окруженный стеной, вдоль которой идет довольно глубокий ров, где грязная вода, по милости беспечного правительства, издает сильное зловоние; на каждом углу аламеды есть ворота для экипажей, всадников и пешеходов, которые прогуливаются под густой зеленью ив, тополей и ясеней: это деревья, выбранные с большим умением, ветви их никогда не бывают лишены зелени.

Многочисленные дорожки идут к площадкам, украшенным фонтанами, жасминами, миртами, розами и каменными скамейками для уставших гуляющих; статуи, к несчастью, ниже всякой критики, расставлены везде, но, под влиянием густой тени, шелеста вечернего ветерка, щебетания колибри, перелетающих с цветка на цветок, гармоничного пения соловьев, забываешь мало-помалу эти статуи, предаваясь сладостной мечтательности, во время которой душа уносится в неизвестные области и не принадлежит более земле.

Но Мехико страна контрастов: на каждом шагу варварство идет там об руку с цивилизацией; все экипажи, сделав несколько кругов по Аламеде, направляются в Букарели, и все проезжают весело и равнодушно по аллее, на которую выходит стена с широким окном, с железными заржавленными решетками, из которого вырывается зловонный воздух; это окно дома, где выставляют мертвые тела, где каждый день бросают, как попало, трупы мужчин, женщин и детей, убитых ночью, трупы отвратительные, окровавленные и обезображенные смертью! Какая восхитительная идея поместить этот дом именно между двумя городскими гуляньями!

Гулянье Букарели, названное так по имени вице-короля, украсившего им Мехико, есть ничто иное, как большая аллея, где в два ряда идут ивы и березы с двумя кругообразными площадками, в центре которых находятся фонтаны, украшенные отвратительными аллегорическими статуями, и каменные скамьи для пешеходов.

У входа в Букарели поставлена конная бронзовая статуя Карла IV, действительно замечательное произведение испанского скульптора Мануэля Тольса, отлитая Сальвадором де-ла-Вега; вид этого образцового произведения должен был бы побудить мексиканский муниципалитет снять жалкие статуи, бесславящие два прелестнейшие гулянья столицы.

Из Букарели наслаждаешься великолепным видом, представляемым панорамой гор, утопающих в светлом вечернем тумане; сквозь арки гигантского водопровода виднеются белые фасады вилл; маисовые поля тихо волнуются от ветра и снежные вершины вулканов теряются в облаках.

Только когда ночь совсем настанет, гуляющие, оставив Аламеду, приезжают в Букарели в экипажах, которые сделают два или три круга, потом экипажи, всадники и пешеходы удаляются и гулянье опустеет; вся эта веселая и шумная толпа исчезнет, как бы по волшебству, и сквозь деревья виднеется только какой-нибудь запоздалый гуляющий, который, старательно закутавшись в плащ, спешит к своему дому, потому что ночью воры, нисколько не опасаясь полицейских, занимаются своим ремеслом с дерзостью, которую может придать только уверенность в безнаказанности.

Это было вечером, как всегда, гуляющих было множество; богатые экипажи, блистательные всадники, скромные пешеходы двигались взад и вперед с криками и веселым смехом; солдаты, офицеры, светские люди и леперо смешивались в толпе, небрежно курили сигары с беспечным видом южан.

Зазвонили к вечерне и во всей этой толпе настала торжественная тишина, каждый снял шляпу и перекрестился, потом, когда последний удар колокола затих, крики, разговоры, пение, раздались по-прежнему.

Однако мало-помалу гуляющие направились к Букарели, экипажей сделалось меньше и, когда совсем стемнело, Аламеда опустела.