Густав Эмар - Том 4. Чистое Сердце. Флибустьеры

Какие мысли посещали сахема? О чем думал он?

Дон Марсиаль угадывал эти мысли, и кровь леденела в его жилах.

Еще полчаса оставался он неподвижен в своей засаде, чтобы не подвергнуться опасности быть открытым, затем спустился так же, как и пришел, с еще большими предосторожностями, так как в пустыне воцарилась такая тишина, что самый легкий звук неминуемо уловило бы чуткое ухо индейского вождя.

Теперь же, после всего услышанного, он более чем когда-либо боялся быть захваченным в плен.

Наконец он целым и невредимым добрался до места, где оставил свою лошадь.

Некоторое время Тигреро, бросив поводья на шею благородного животного, ехал шагом, обдумывая то, что ему довелось услышать, и прикидывал, каким образом можно было бы отвести от его спутников ужасную опасность, нависшую над ними.

Как спасти донью Аниту? Бесчисленное число раз повторял он себе этот вопрос, но не находил ответа.

Долго ехал он так, свесив голову на грудь, тщетно отыскивая подходящее средство, которое дало бы ему возможность выйти из ужасного положения, в котором они очутились. Вдруг у него блеснула мысль, он гордо выпрямился, бросил вызывающий взгляд в сторону невидимых уже врагов, пребывающих в предвкушении победы и легкой добычи, всадил шпоры в бока лошади и поскакал галопом.

Когда он прибыл к месту стоянки своего отряда, то увидел, что все спали глубоким сном, за исключением пеона, стоявшего на часах.

Было уже довольно поздно, около часа ночи. Луна светила так ярко, что все было видно как днем. Тигреро знал, что до рассвета апачи не тронутся с места. В его распоряжении оставалось еще часа четыре, и он решился воспользоваться ими наивыгоднейшим для себя образом. Четыре часа, если не упускать благоприятного случая, много значат для преследуемого.

Тигреро начал с того, что стал обтирать свою лошадь сухой травой. Такой массаж должен был возвратить бодрость и эластичность ее мышцам; это было необходимо для нее в предстоящем путешествии. Затем при помощи пеонов он навьючил мулов и оседлал остальных лошадей.

Сделав все это, он с минуту постоял в раздумье и затем стал обвязывать копыта лошадей небольшими кусочками бараньей кожи, наполненной песком.

Хитрость эта должна была, по его мнению, сбить с толку индейцев, которые, потеряв ведущий их след, предположили бы, что идут не в ту сторону.

Для большей верности он приказал оставить под скалой две-три бутылки с мескалем. Он знал, что апачи большие любители спиртного.

Когда все было сделано, Тигреро разбудил дона Сильву и его дочь.

— В седло! — проговорил он тоном, не допускающим возражений.

— Что такое, что случилось? — вопрошал, еще не успев стряхнуть с себя сон, асиендадо.

— Случилось то, что, если мы немедленно не тронемся в путь, мы погибли.

— Что вы этим хотите сказать?

— В седло! В седло! Каждая минута, которую мы проводим здесь, приближает нас к смерти! Я расскажу вам все после.

— Друг мой, во имя Неба, умоляю вас, что это значит?

— Скоро узнаете, а теперь живей, живей!

И не слушая больше ничего, он почти насильно заставил асиендадо сесть в седло. Донья Анита была уже на лошади. Тигреро в последний раз огляделся и дал знак к отправлению.

Небольшой караван тронулся в путь со всей быстротой, на какую были способны животные.

Нельзя представить себе ничего печальнее ночного путешествия по североамериканской пустыне, особенно в обстоятельствах, подобных тем, в которых находились герои нашего рассказа.

Ночь — время призраков, во тьме самый веселый пейзаж становится мрачным, все оживает, все страшит путешественников. Луна, как бы ярко она ни светила, сообщает предметам фантастический вид, одевает их странной игрой мертвенного света и теней, и даже отчаянный храбрец чувствует невольное смущение.

Трудно привыкнуть к этому покою, к этой тишине, которая давит на вас, вы теряете реальность ощущений, и ваше воображение населяет призраками окружающее вас пространство. Таинственный мрак, окутывающий все вокруг, стягивает вас, как свинцовый обруч, и вызывает лихорадочно-боязливое состояние, и только живительные лучи солнца в состоянии рассеять его.

И дон Сильва, и донья Анита, и даже пеоны не могли устоять против угнетающего влияния ночи в пустыне. Нелепые страхи томительно мучили их. Они ехали целую ночь, сами не зная, куда и зачем. Они не могли даже как следует сориентироваться. Некоторые предметы то, казалось, стояли на месте, то быстро двигались назад, то обгоняли их. Очевидно, они не раз меняли направление. В голове чувствовалась тяжесть, глаза смыкались, одолевало одно-единственное желание — уснуть. Иногда они с трудом озирались, но хаотичное движение близких и далеких предметов, производимое быстрым ходом умных, словно чуявших беду животных, вызывало головокружение, и они плотнее усаживались в седла, бессильно опуская головы, сон властно брал верх над утомленными людьми.

За исключением дона Марсиаля, привыкшего всегда сохранять бодрость и ясное сознание, остальные члены каравана были похожи на лунатиков. Едва удерживаясь в седлах, с потухшими глазами, без малейшего проблеска сознания ехали они, и если бы дать им уснуть, а затем, после пробуждения, спросить, что с ними произошло ночью, то, несомненно, они сказали бы, что перенесли кошмар при полном оцепенении мыслей и чувств.

Так прошла вся ночь.

Проехали они более сорока миль и почти падали от изнеможения.

Однако при восходе солнца, под влиянием его теплых лучей путники понемногу оживились, взоры стали яснее, они выпрямились, огляделись, и, как всегда бывает в подобных случаях, в мыслях возникли тысячи вопросов, так что они даже не успевали их высказывать.

Они достигли берегов Рио-дель-Норте, мутные воды которой образуют с этой стороны границу пустыни.

Дон Марсиаль, внимательно изучив место, где они находились, остановился у самой воды на отмели.

С копыт лошадей были сняты кожаные мешки с песком, им задали корм. Что касается людей, то им пришлось довольствоваться порцией коньяка, чтобы подкрепить силы.

Пейзаж на другом берегу совершенно менялся: сочная, густая трава покрывала почву, далеко на горизонте зеленели леса.

— У-у-ф! — тяжело опустившись на землю, проговорил дон Сильва, и на его лице отразилось несказанное удовольствие по поводу того, что эта дьявольская скачка наконец подошла к концу. — Вот это путешествие! Я весь разбит. Если бы пришлось ехать еще и днем, то, хоть режьте меня, клянусь всеми святыми, не смог бы! Мне совершенно не хочется ни есть, ни пить, хочу только спать.

Проговорив это, асиендадо тут же стал укладываться поудобней, чтобы предаться сну.

— Нет, еще рано, дон Сильва! — живо воспротивился его намерению Тигреро, изо всех сил тормоша его. — Разве вы хотите уснуть здесь навсегда, чтобы на этом месте и застала вас труба архангела при втором пришествии?