Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

— Зачем тратить слова попусту? Неужели ты до сих пор так и не понял — отсюда нет спасения. Не сейчас — никогда.

— Боже мой, — воскликнул я, — выход должен быть! Вы даже не представляете, что они хотят со мной сделать. Мне предстоит стать рабом на плантации — на всю жизнь!

— И что же в этом такого? — с горечью спросила она. — Тебе еще повезло, что ты не был им раньше. Кем ты был — домашним рабом?

— Я не чертов раб! — заорал я. — Я белый человек!

Она пристально вгляделась в меня сквозь полумрак.

— Да ладно тебе. Обычно мы перестаем верить в эти сказки с десятилетнего возраста.

— Говорю тебе, это правда! Я — англичанин! Разве ты не видишь?

Женщина придвинулась ближе, вглядываясь в мое лицо.

— Дай мне руку, — наконец, сказала она.

Я позволил ей внимательно рассмотреть мои ногти; наконец она отпустила мою руку и отодвинулась, вновь уставившись на меня своими миндалевидными глазами.

— Тогда что же ты тут делаешь, скажи на милость?

И я рассказал ей почти всю историю, опустив лишь самые пикантные моменты. Мандевиль безосновательно подозревал меня, сказал я ей. Пока я рассказывал, она сидела недвижно, словно каменное изваяние, а затем проговорила:

— Вот теперь хоть один из вас почувствует, что значит быть рабом. — Она отодвинулась подальше в угол. — Теперь ты поймешь, к какой мерзкой расе принадлежишь.

— Но, Господи милосердный! — воскликнул я. — Я должен, должен вырваться отсюда…

— Но как? — ее губы искривились в улыбке. — Знаешь, сколько раз я пыталась бежать? Трижды! И каждый раз они ловили меня и пригоняли обратно. Спастись! Ха! Ты говоришь, как дурак!

— Но… но… прошлой ночью в темноте ты говорила что-то про то, чтобы ждать и надеяться.

— Это для того, чтобы тебя успокоить. Я думала, что ты… что ты один из нас. — Она горько рассмеялась. — Да, теперь ты действительно один из нас, и я говорю тебе, что надежды нет. Куда ты можешь сбежать здесь, в этой дикой стране? Этой стране свободы! С ее охотниками за беглыми неграми, собаками, застенками и законами, которые говорят, что мы ничем не лучше скота в хлеву! — Ее глаза разгорелись от жгучей ненависти. — Попробуй-ка убеги! Увидишь, что у тебя из этого выйдет!

— Но охотники за неграми не посмеют тронуть меня! Стоит мне только выбраться из этой проклятой повозки! Смотри, — продолжал я отчаянно, — возможно, шанс появится, когда они откроют двери, чтобы накормить нас…

— Как же мало ты знаешь о рабстве, — усмехнулась она, — они не откроют двери до тех самых пор, пока мы не приедем на плантацию Форстера или куда там еще тебя везут. Кормить нас? Они будут кормить нас, как собак в клетке, — и мулатка указала на маленькое отверстие в дверцах, которое я раньше не заметил. — Все остальное ты можешь делать прямо здесь, в своем стойле — почему бы и нет? Ты — только животное! Знаешь, как римляне называли рабов? Говорящие животные! О, да, я многое узнала о рабстве в том прекрасном доме, где появилась на свет! Появилась на свет, чтобы стать игрушкой любого грязного негодяя, любого нищего, любого мерзкого подонка — только потому, что он — белый! — Она снова пристально посмотрела на меня и плечи ее задрожали. — Но что толку говорить? Ты же не знаешь, что это значит. Но ты познаешь все это! Познаешь!

Можете себе представить, как это подняло мне настроение. Злоба и горечь в словах этой женщины вышибли из меня остатки духа. Я сидел потерянный и молчаливый, до тех пор пока снаружи не послышались голоса Тома Литтла и его спутника. Крышка на отверстии в дверях приоткрылась и в него просунули оловянную миску и бутылку воды. В одно мгновение я оказался у дверей, крича, умоляя и предлагая деньги, но все это вызвало лишь взрывы смеха.

— Слышал, что он сказал? Вот так храбрец, не правда ли? А ты что скажешь, Касс? Может, тоже пообещаешь тысячу долларов за то, что мы тебя отпустим? Нет? Ну не стыдно ли? Нет, сэр, я сожалею, но мы с Джорджем не нуждаемся в ваших деньгах. И в любом случае я не уверен, что вам можно верить на слово. Ха-ха!

И этот жестокий грубиян захлопнул люк и отошел, посмеиваясь.

За все это время Касс не проронила ни слова, а после того, как мы попытались поесть немного тех жутких помоев, которыми нас угостили, и промочили глотки водой из бутылки, она снова забилась в свой угол, свесив голову на грудь и глядя прямо перед собой. Повозка снова двинулась, и остаток дня мы медленно ехали по чертовски плохой дороге, а внутри фургона стало настолько жарко и душно, что я был уверен — мы скоро задохнемся. Раз или два я пробовал заговорить с Литтлом, умоляя его, но в ответ получал лишь насмешки и брань, так что в конце концов бросил эти попытки. Все это время Касси сидела молча, лишь время от времени поворачивая голову, чтобы взглянуть на меня, но никак не реагируя на мои вопли и вопросы. Я обозвал ее черномазой шлюхой, но она сделал вид, что не слышит этого.

Ближе к заходу солнца повозка остановилась, и Касс вроде бы немного ожила. Она выглянула в щель в стенке фургона и повернулась ко мне, жестами показывая, чтобы я говорил шепотом.

— Слушай, — сказала она, — ты хочешь спастись?

Я не верил своим ушам.

— Бежать? Да я…

— Тише, во имя всего святого! Слушай же. Если я расскажу тебе, что нужно делать, обещаешь выполнить мою просьбу?

— Все что угодно! Боже мой — все что захочешь!

Большие темные миндалины ее глаз уставились на меня.

— Не торопись — я знаю, что я говорю. Поклянешься ли ты всем, что для тебя свято, что, если я помогу тебе бежать, ты никогда не оставишь меня, что ты поможешь вернуть свободу и мне?

Мне приходилось обещать гораздо большее и за меньшие вещи. С возрождающейся надеждой я прошептал:

— Я клянусь — обещаю сделать все. Я никогда не покину тебя, клянусь!

Касси посмотрела на меня, а затем обернулась к двери.

— Скоро они вновь принесут нам еду. Когда они откроют люк, ты будешь заниматься со мной любовью — ты понял?

Я не мог понять, в чем дело, но все же кивнул, дрожа от возбуждения. Она продолжала шепотом:

— Когда они это заметят, постарайся во что бы то ни стало разозлить их. Можешь ругаться или издеваться над ними — делай, что хочешь! Предоставь остальное мне. Ничего больше не предпринимай, пока я тебе не скажу.

— А что собираешься делать ты? Чем я могу…

— Тихо! — она придвинулась ближе. — Кажется, они идут. Теперь — за дело, они должны увидеть нас.

И как только у задней части фургона раздали шаги, она соскользнула на пол, задрала на себе платье и потянула меня на себя. Дрожа — и поначалу не из-за обычного возбуждения, — я прильнул к ее податливому телу, нашел губами ее рот и впился в него, как сумасшедший. Эх, вспоминая сейчас об этом, приходится лишь сожалеть об упущенной возможности. Я услышал, как открылся люк, и в это мгновение Касси вскрикнула и забилась в изображаемом экстазе, постанывая и царапая меня ногтями. У люка послышалась возня, а затем раздался крик: «Том! Том! Иди сюда быстрее! Этот проклятый техасец седлает нашу девчонку!»