Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

– Зато прибавилось много новеньких, – живо вставляет Брук. – И они намерены спеть перед ужином, как делали это мы. И делаем до сих пор. – Он потрепал клюющего носом Джонсона по голове. – Просыпайся, Чарли! Время петь, если хочешь отобедать завтра! Давай, или придется окатить тебя холодной водой! Поем, ребята, поем!

Джонсон моргал и лепетал что-то, но Брук начал, отбивая ритм по столу: «За здоровье короля и за долгий мир пьем» , а Чарли стал хрипло подтягивать ему со слов: «Так давайте же выпьем, пока мы живем, ведь после смерти уже не нальем» и вел соло до конца, ухая, как филин. Брук же стучал по столу и кричал: «Молодец, Чарли, покажи им, сынок!»

Остальные сидели насупившись, но Брук подбежал к Кеппелу, побуждая его спеть; тот поначалу отнекивался, сердясь и смущаясь, но Джей Би растормошил-таки его, и парню не осталось ничего иного, как подчиниться. И он запел «Испанские леди». И пел хорошо, признаюсь вам, раскатистым таким басом, и тут уже даже самые усталые заулыбались и присоединились к хору; Брук отбивал ритм и подбадривал нас, следя за всеми, словно коршун. Сам он исполнил «Аретузу», [846] и даже Пейтинги снизошел до того, чтобы угостить нас псалмом, вызвавшим истерические смешки Чарли, пока Кеппел не пришел на выручку певцу со своим громовым голосом, а потом Брук посмотрел на меня, сопроводив взгляд спокойным кивком. Я выдал им «Пей, малыш, пей», и они хлопали и топали так, что вся каюта заходила ходуном.

То был жалкий концерт – такой наигранный и фальшивый, что без слез не взглянешь. Этот веселый сумасшедший старался взбодрить своих людей, заставляя их петь, и им это все не нравилось. Но они пели, как видите, и я среди них, и под конец Брук поднимается и говорит:

– Ну, неплохо, неплохо! У нас тут уже целый хор. «Разведчики» выходят ровно в пять, за ними пинаса с «Дидоны», два куттера, гичка, «Веселый Холостяк», потом малые суда. Завтракаем в семь, без опозданий. Доброй ночи, джентльмены!

И он ушел, оставив нас глазеть друг на друга. Потом Кеппел покачал головой, улыбнулся и вздохнул, и мы разбрелись, чувствуя себя, надо сказать, весьма глупо. Я поймал себя на мысли, что не понимаю: как они терпят Брука и эти его мальчишеские выходки, явно неуместные? Почему ублажают его? Ибо именно так и обстояло дело: это был не страх, не любовь и даже не уважение. Подозреваю, разочаровать его им казалось чем-то недостойным, поэтому они потакали любой блажи, будь то приказ взять яликом на абордаж пиратское прао или петь куплеты в тот момент, когда людям надо только перевязать свои раны и забыться тяжелым сном. Да, они ублажали его – Б-г знает почему. Впрочем, не могу не признать: каким бы опасным и ненормальным типом Брук ни был, отказать ему в чем-либо было крайне сложно.

Однако мне это удалось той же ночью, правда, не лично ему. Я кемарил под трапом «Веселого Холостяка», когда пираты, подкравшиеся в тумане на сампанах, попытались взять нас врасплох. В мгновение ока взобрались они на борт и сняли наших часовых, и не будь палуба усеяна «ежами», вонзавшимися им в босые ноги, всем нам пришел бы конец, включая меня. В темноте заварилась жуткая каша. Брук сзывал всех наверх, но я только прильнул к борту, сжимая револьвер, пока не услышал могучее «ура-а-а», после чего мигом выскочил на палубу, делая вид, что все время тут и был. Мне досталась черная работа – выбрасывать трупы пиратов за борт, а потом мы не сомкнули глаз до рассвета, но нападений больше не было.

Утро началось с проливного дождя, и мы двинулись вверх по Скрангу сквозь сплошную стену воды. Ливень был таким плотным, что не видно было ничего прямо перед носом, а капли врезались в реку с силой ружейной пули. Весь день мы медленно плелись во мгле. Река становилась все уже, пока не достигла фарлонга [847] в ширину, но врага не было и духу. Вымокший до нитки, достигший низшей точки страданий, я сидел в «разведчике» Пейтинги; все тело ныло от нестерпимой боли, к вечеру у меня не было сил даже пошевелиться. И чтобы вы думали? Едва бросив якорь, мы занялись не чем иным, как приведением себя в порядок перед вечеринкой на борту «Веселого Холостяка». Оглядываясь назад, я не могу понять, как дал втянуть себя во все это – за других не говорю. Но все облачились в лучшее, что было, хоть все и вымокло насквозь – мог ли я изображать из себя буку? Мокрые, в одежде, от которой поднимался пар, мы собрались в каюте «Веселого Холостяка», где был накрыт стол – серебро, хрусталь и прочее – а Брук, в своем фраке с медными пуговицами, приветствовал нас с важностью какого-нибудь генерал-губернатора. Попивая на пару с Кеппелом вино, он жестом предложил нам занять места и нахмурился, когда поданный черепаховый суп оказался остывшим.

Я отказывался верить самому себе: это, должно быть, ночной кошмар, и вовсе не Стюарт сидит напротив меня в черном сюртуке и щеголеватом галстуке, и это ненастоящее шампанское я пью при свете коптящих ламп, освещающих сгрудившихся в крошечной каюте людей, которые, затаив дыхание, слушают рассказ о том, как я выбил Альфреда Минна в «Лордс». Мы поднимали тосты за королеву, будто нет тут никаких пиратов и мы не в сердце зловонной реки на Борнео, а Брук обрезал сигары и передавал их по кругу, пока слуга-малаец разносил портвейн. Я не мог заставить себя поверить, что вокруг нас флот из сампанов и «разведчиков» с экипажем из даяков, «смоляных курток» и других самых разных дикарей и что завтра нам вновь предстоит пройти сквозь ад, пережитый в Патусане. Все казалось таким туманным, расплывчатым и нереальным, и, выхлестав бутылку теплого шампанского и с пинту портвейна, из-за стола я поднялся таким же трезвым, как сел за него.

Зато утром реальность вступила в свои права – утром того последнего кошмарного дня на Скранге. Как по волшебству, прямо перед рассветом тучи рассеялись, и в лучах солнца перед нами открылась темная маслянистая водная гладь, обрамленная оливковыми стенами джунглей. Жара стояла невыносимая; лес на время относительно затих, зато можно было буквально ощутить, как от флота плывут по душному воздуху волны беспокойства. И виновато было не только предсказание Брука, что нас ждет последняя битва – полагаю, все понимали: если мы не решим дела с пиратами, скрывающимися где-то впереди, то просто не сможем идти дальше из-за усталости, и нашей экспедиции останется только ползти вспять, вниз по реке. Своего рода дикое отчаяние овладело людьми. Стюарт вертелся от нетерпения, сидя рядом со мной в лодке Пейтинги, он то доставал пистолет, то снова совал его за пояс, и так без конца; даже Пейтинги был натянут как струна, рявкая на своих лингов и теребя рыжую бороду. О моем состоянии можете догадаться сами.

Наш героический мальчик, ясное дело, был, как всегда, бодр и деятелен. Оседлав нос «Веселого Холостяка», он, провожая разведывательные суда, размахивал соломенной шляпой, отдавал команды и отпускал шуточки, от которых кого угодно могло стошнить.