Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

И повсюду, как казалось, целые тучи сиу во всем многообразии племен и кланов, которые Карсон распознавал по одному внешнему виду. Одна многочисленная шайка ехала с нами большую часть дня. Мне становилось совсем не по себе, когда я смотрел на добрую сотню высоких, меднокожих скотов, окруживших нас со всех сторон. Лица под короткоперыми головными уборами размалеваны, голые торсы подставлены лучам летнего солнца, поперек седла ружья или луки с копьями. Эти ребята носили имя, сделавшееся ужасом северных прерий – оглала. Но глубже всего врезалась мне в память картина длинной вереницы воинов: фигуры завернуты в одеяла, перья свисают с заплетенных в косы волос; они неспешно едут вдоль линии заката, не поворачивая голов, важные, как испанские гранды, направляющиеся на королевский прием в Эскуриал. Это были мои старые знакомцы – шайены.

Никто из индейцев не выказывал по отношению к нам ни малейших враждебных намерений, но были бы они так же дружелюбны, не будь с нами Карсона, я старался не думать. Кит обмолвился, что среди краснокожих начинается большое брожение. Они много лет торговали в Ларами, достаточно мирно, но после прошлогодней холеры, в эпидемии которой индейцы небезосновательно винили иммигрантов, в сторону катящихся по равнине летом пятидесятого года караванов все чаще обращались недовольные взгляды. И до 1849 года фургонов по дорогам двигалось немало, но их число не шло ни в какое сравнение с потоком, хлынувшим с началом золотой лихорадки. Мне приходилось слышать, что за пятидесятый год прерии пересекло более ста тысяч пионеров, и из того, чему свидетелем я был в Ларами и далее к западу, именно тогда племена равнин наконец-то осознали, что этот белый потоп поглотит всю их страну и ее обитателей.

Понимаете, будь вы кроу, арапахо или шайеном в эпоху до сорок девятого года, вы могли бы сидеть себе на холме и спокойно наблюдать, как какой-нибудь одинокий фургон плывет по прерии. Иногда это мог быть караван, проходивший от силы раз в неделю. С белыми путешественниками можно было торговать или напасть на них развлечения ради, угнать пару лошадей. Но по большей части их оставляли в покое, потому как какой от них вред: попортят разве несколько пастбищ вдоль рек Норт-Платт или Арканзас, да немного проредят добычу. Но индейцу достаточно было отъехать на несколько миль в сторону, чтобы найти землю, на которой не осталось следа колес, где бизоньи стада бродили в изобилии, где было полно дичи. Места хватало для всех.

После сорок девятого года все изменилось. Стотысячной толпе требовалось много мяса, дров и фуража. Сено окашивалось на многие мили по обе стороны тропы, на землях, казавшихся переселенцам ничейными, а бизоны и мелкая дичь истреблялись в невообразимых количествах. Трава уничтожалась под корень, и не в привычках белых было задумываться над тем, что может это означать для тех неподвижных фигур, сидящих на холме – которые по совместительству, кстати, являлись вороватыми опасными мерзавцами. Но окажись на том холме вы , в шкуре кроу, арапахо или шайена, наблюдающего, как этот неудержимый поток уничтожает прерию, от которой зависит ваша жизнь, и как с каждым годом он становится все обширнее, и как бывшее недавно любопытной новинкой превращается вдруг в угрозу, то что бы вы стали делать? В точности то, что сделал бы владелец поместься в Лестершире или фермер в Новой Англии, если увидел, как толпа шумных, самоуверенных чужаков проложила себе дорогу через его владения. Стали бы возмущаться, а когда станет ясно, что без толку? Ведь пришельцы даже не понимают, какой от них вред, а если бы и понимали, не обратили бы внимания. Что тогда? Я отвечу: лестерширский сквайр, фермер из Новой Англии, воин-«собака» шайенов или «лошадиная голова» кайова приняли бы единственно возможно решение – взяться за оружие.

Но летом пятидесятого племена все еще колебались, стоит ли им предпринимать какие-то серьезные меры против этого вторжения. Если время от времени они громили какой-нибудь караван, то делали это скорее потехи ради, чем для устрашения. Как уже говорилось, к нашему отряду отношение было более чем дружелюбное, а за день до прибытия в Ларами отряд сиу даже пригласил нас принять участие в празднике в честь удачной охоты на бизонов. Мы проезжали мимо них поутру, когда индейцы свежевали животных и разводили костры. Карсон, остановившийся переговорить, подходит вдруг ко мне и говорит со своей спокойной усмешкой:

– Вон тот инджин заявляет, что узнал вас. Говорит, прошлым летом вы разделили с ним бизоний горб неподалеку от Рощи Совета и не прочь отплатить за гостеприимство. Это Пятнистый Хвост, знаете такого?

Я припомнил зловещее трио, пожравшее все наше мясо в день, когда я подстрелил первого своего бизона, охотясь с Вуттоном. Имея под боком Карсона, я не прочь был возобновить знакомство. Точно – тот самый шестифутовый обаяшка-монстр с хвостом енота вместо шапки. Руки его были по локоть в крови, а на гнусном лице играла широкая ухмылка. Вождь пожал мне руку и изрек приветствие, после чего мы – с полдюжины белых среди двух десятков воинов брюле – уселись вокруг костра и принялись поглощать только что изжаренное мясо.

Я располагался рядом с Пятнистым Хвостом и обменивался с ним любезностями на новоприобретенном языке сиу. Вуттон не представил меня ему, поэтому у меня хватило дури назвать ему свое апачское прозвище Пускающий Ветры. Он торжественно заявил, что это звучное и почетное имя. Я перевел его на сиу и английский, и так как фраза была для него новой, Хвост несколько раз повторил ее, крякая от смеха: «От-чень хорошо! От-чень хорошо!»

Он захватил с собой на охоту племянника – бледного, тощего мальчонку с горящими глазами, лет пяти или шести от роду. И это был единственный раз, когда я видел почти белобрысого индейца. Среди пирующих он сидел молча, бросая на них тайком неодобрительные взгляды. Один раз я встретился с ним глазами и шутливо подмигнул. Мальчик дернулся, как кролик, но через минуту, когда наши взгляды пересеклись снова, попытался застенчиво подмигнуть в ответ. Но без тренировки у него не получалось прикрыть один глаз, не закрывая другой. Я рассмеялся и подмигнул снова, а он захихикал и закрыл лицо ладонями. Пятнистый Хвост рявкнул на него и поинтересовался, в чем дело. Мальчонка зашептал что-то, отчего сидящие поблизости прыснули со смеху, а вождь строго приказал юнцу заткнуться. Я поинтересовался, что сказал ему парень, и Пятнистый Хвост, зыркнув на ребенка, говорит:

– Прошу простить невоспитанность сына моей сестры. Он спрашивает, не болен ли большой белый человек, раз не способен держать один глаз открытым?

– Скажи ему, что подмигивание является очень сильным ритуалом, – отвечаю я. – Когда мальчик подрастет и встретит девушку, эта штука ему пригодится. Если он научится делать так, я дам ему прокатиться на своем мустанге.