Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

– Просто лежи. Я граблю твое тело, – прорычал голос у моего уха.

Руки зашарили по карманам, разодрали смокинг, задрали сорочку прямо на перепачканное кровью лицо – да такое белье теперь ни одна прачечная не примет. Кто это, черт побери, такой? Крик страха и боли так и рвался наружу, но у меня хватило ума сдержаться.

– Не дергайся, – прошептал голос. – Скальпирование не смертельно, причем это только клочок. Есть другие раны? Если нет, и ты понимаешь, о чем я говорю, пошевели мизинцем правой руки… Отлично. А теперь замри – в десяти шагах шесть человек, и я вроде как ругаюсь вслух. Но если ты подашь признаки жизни, они заинтересуются. Лежи смирно… смирно…

Я лежал. Боже, как смирно я лежал, не взирая на горящую голову, он же тем временем обшарил мои карманы и закричал вдруг:

– Убирайся прочь, ворюга-миннеконжу! Этот – мой!

– Это не конный солдат! – заявляет другой голос. – Что это за блестящую штуку ты у него взял?

– Кое-что слишком хорошее для тебя, дурень! – рычит «мой». – Это «тик-так» белого человека. Посмотри на маленькую щепку, которая бегает по кругу. А, ты можешь забрать эту штуку, если хочешь. Только доллары – мои!

– Эта живая штуковина, тик-так! – вопит другой индеец. – Смотри, она движется! Хинтэ! Хийя, и что мне с ней делать? Отдавай-ка мне доллары – слышишь, брюле, давай!

Послышался звон монет, кто-то ушел. Сквозь волны боли и страха, заполняющие разум, я слышал несмолкаемый хор стонов, криков, воплей, из которого выбивался жуткий вой агонии – какой-то бедолага не желал мирно расстаться с жизнью. Иногда звучали выстрелы, голоса пели что-то, вокруг моей головы роились мухи. Я был весь перепачкан грязью и кровью, солнце пекло нещадно, но я лежал не шевелясь.

– Он ушел, – пробормотал мой невидимый спаситель. – Отказался от твоих часов. Да лежи ты тихо, болван!

Последняя ремарка была вызвана тем, что я механически вздрогнул, осознав: с миннеконжу он говорил на языке сиу, но ко мне-то обращался на английском! Причем на правильном, с легким американским акцентом. Вот опять:

– Продолжай лежать! Я усядусь на берегу рядом с тобой и буду петь победную песнь. В честь полного уничтожения конных солдат – ясно? Отлично… Поблизости никого нет, но до темноты еще часа четыре, похоже. Тогда мы сможем уйти. Сумеешь притворяться падалью столько времени? Шевельни пальцем, если да… Отлично, то, что нужно. Тогда лежи.

Удивляться я уже не мог, да и не хотел. Я был жив, рядом находился друг, кто бы он ни был. Что до остального, то я не вполне осознал ужас того, что произошло: половина кавалерийского полка регулярной армии США была уничтожена, перерезана за какие-нибудь четверть часа. [1176]Кастер убит. Убиты все. Кроме меня.

– Только не спи, – произнес голос. – И бредить тоже не надо, не то пну. Вот, слушай лучше.

И он затянул песню на лакота, о том, как убил сегодня шестерых конных солдат, в том числе вождя-вашечуску с часами с Бонд-стрит, которые еще идут и показывают десять минут шестого. Беда у них с воображением, честное слово. Потом индеец стал петь про то, какой он великий воин и сколько раз посчитал «ку», а я лежал, заживо пожираемый мухами. Неприятно, но бывало и хуже.

Вопреки запрету, я задремал или, скорее всего, лишился сознания, поскольку вдруг ощутил холод и руку, которая, обхватив меня за плечи, помогала привстать. На лицо мне плеснули водой и протерли тряпкой, счищая корку запекшейся крови. Край котелка поднесли к губам, и голос с американским акцентом прошептал:

– Потихоньку… по глоточку. Хорошо. Теперь полежите, покуда я приведу вас в порядок.

Я допил холодную как лед воду и кое-как приподнял налитые свинцом веки. Стояли сумерки, на небе начинали высыпать звезды, дул холодный ветер. Надо мной склонялся парень в бизоньем шлеме, и его наводящая жуть физиономия не сделалась приятнее, расплывшись, в ответ на мой хриплый вопрос о том, с кем имею честь, в широкой ухмылке.

– Я, скажем, так похититель мертвых. Можете идти? Прекрасно. Я помогу вам, но потом нужно будет усидеть на коне. Для начала давайте придадим вам вид члена команды победителей.

Он стянул с меня одежду и кое-как впихнул в замшевую рубаху и леггины. Голова моя горела, и когда индеец нахлобучил на нее бизоний головной убор, легче не стало. В тусклом свете я видел длинные волосы, ниспадающие на плечи моего спасителя, и лицо, густо покрытое краской. Американец или метис – под таким слоем штукатурки не разберешь.

– Теперь слушайте в оба, – говорит. – Повсюду еще бродят воины и скво, подбирают убитых.

И верно, покой вечера нарушали заунывные голоса, поющие песню смерти. На фоне сумеречного неба виднелись двигающиеся туда-сюда фигуры, огоньки факелов мерцали по всему склону.

– Порядок. Мы отправимся вниз по реке, к тамошнему броду – так мы сможем обогнуть деревню. Потом я отведу вас в одно место, где можно будет отлежаться в полной безопасности. Ху-хэй, поехали.

Я мог только ковылять, опираясь на него. Он помог мне вкарабкаться на мустанга и устроиться в седле. Хотя голова пульсировала от боли, я с трудом ухитрялся держать равновесие. Потом мы медленно поехали в ночи, спустившись под прикрытие тополей, росших на берегу – я отчетливо слышал журчание воды в реке. Но для меня все было как во сне: время потеряло смысл, я только иногда понимал, что еду верхом на мустанге, потом уловил шлепанье копыт по воде, затем был подъем в гору. Дважды я едва не упал, но индеец успевал подхватить меня. Не могу сказать, сколько заняла поездка. Помню висящую на небе луну и руку, лежащую на моем плече; потом мне помогли лечь, и глубокий голос заговорил на языке сиу, доносясь, будто издалека:

– …приложи к голове жир, и если рана станет хуже, пошли за мной. Никто не придет, но если кто-то появится и это будут люди из нашего народа, скажи им, что это он так распорядился. Скажи, что таково мое слово. Передай им, что Тот, Кто Хватает сказал…

Когда разменяете полтинник, то не сможете уже зализывать раны так быстро, как прежде. Прежде всего, не очень-то вам и хочется: если некогда вы только и мечтали вскочить с больничной койки и пуститься во все тяжкие, то теперь не возражаете спокойно полежать, позволяя милым сиделкам выполнять свою работу. В бытность еще мальчишкой, в том афганском аду, на меня обрушился целый форт. Получив перелом бедра, я уже через несколько недель, с ногой в лубке, ухитрился под одобрительные возгласы Авитабиле оседлать афганскую шлюху, после чего мы со стариком здорово набрались. Но в пятьдесят три – увольте. Если бы месяц спустя после Литтл-Бигхорна мне предложили на выбор всю труппу «Фоли Бержер» [1177], я попросил бы лучше прислать хлебушка с молочком, да и то немного – а то пронесет еще.