Нина Соротокина - Гардемарины, вперед! Книга 1 и 2

- Василий Федорович, я должен нанести визит одной известной вам даме, чтобы представиться ей в новом качестве. Не будет ли поручений?

- Есть поручение, - твердо сказал Лядащев, достал из бюро разрисованный незабудками и розами конверт и протянул Саше: - Передай Вере Дмитриевне со всеми подобающими словами. А теперь иди. Дел по горло. Подумать надо, поработать…

Ушел. Слава богу…

Лядащев лег на кушетку, отвернулся к стене. «Так о чем я?А может, пока не поздно?… Нет, братец, поздно, назад тебе пути нет. Женюсь и уеду из этого города к… очень далеко. Значит так… Дверь открыл похожий на попугая слуга…»

Оставим Лядащева одного в приятных мечтаниях и последуем за Сашей Беловым к причалу на Дворянской набережной, где его без малого час ожидает Алексей. На причале разгружались пришедшие из Новгорода струги. Грузчики таскали мешки с мукой, скрипели и прогибались сходни, ветер раскачивал провисшие снасти и трепал красные флаги на мачтах.

- Что Лядащев? - спросил Алексей, когда они двинулись вдоль по набережной.

- Лядащев? Кто бы мог подумать?… Я ведь Василия-то к Вере Дмитриевне словно на аркане тащил. Всю дорогу он бубнил, что бабы дуры непутевые, что у них фарфоровые глаза, что все эти Веры, Надежды, Любови… черт их разберет, только и думают, как бы на себе человека женить, а сами человеческого языка не понимают. И госпожа Рейгель, мол, не лучше. Здесь он, может, и прав. Вера Дмитриевна, когда узнала, где Лядащев служит, надулась, как мышь на крупу, и такая надменная стала, словно Василий не поручик гвардии, а лютый убийца и вор. Тоже мне, святая… Да второй такой сплетницы и болтуньи по всей Москве не сыскать! Пришли… Сидим в гостиной в ожидании, разговариваем о том о сем. Вдруг Лядащев замер - прислушивается… Дверь отворилась, и хозяйка-красавица боком,прямо-то идти фижмы не пускают, вплыла… А уж надушилась, нарумянилась, нарядилась! Платье нового фасону, все в блондах…

- В чем?

- В блондах. Кружева такие- легкие, золотистые, безумно дорогие. Да и достать их невозможно - французские! Платье в блондах, прическа в локонах, в ушах изумрудные одинцы,такие Анастасия любила носить.Я поклонился, приложился к ручке, представил Лядащева, а тот стоит истуканом и смотрит в пол.Я думал,он дамский угодник,всегда таким щеголем ходит! А он, оказывается, дамский пол боится, как огня. Тут музыка заиграла.

- Какая музыка?

- Шкатулка музыкальная из Дрездена, маленькая, чуть больше мушечницы. Сейчас это модно - под музыку разговаривать. Но наш разговор не клеился. Сидим, молчим и пялимся на эту шкатулку, как на икону. Потом я не выдержал: «Простите,- говорю,- сударыня, дела…», а сам думаю:» А ну как Лядащев тоже вскочит, а только на порог, опять с ножом к горлу- бумаги давай!» Но он даже не заметил моего ухода. Он в этот момент над шкатулкой вздыхал. Я полагаю, они до вечера музыку слушали.

- А дальше что?

- А вот что.- Саша достал разрисованное цветами письмо и насмешливо его понюхал. - Знаешь, чем пахнет? Свадьбой… Влюбилась Тайная канцелярия! - Он остановился, осмотрелся кругом:- Давай посидим. Лужок и вяз зеленый. Совсем как в Москве на Сретенке.

- Только это речка Карповка.

- Пусть будет Карповкой. Давай никуда не торопиться. Вечно мы куда-то спешим…

- В три я должен быть у Черкасского. Он обещал устроить меня в Петербургскую Морскую Академию. Я ему паспорт должен отнести.

- Ну и отнесешь. Ты лучше скажи, когда невесте представишь? Алексей только вздохнул.

- Князь жалует Софье свою мызу на Петергофской дороге. Но я бы хотел, чтоб до свадьбы она с матушкой в Перовском жила.

- Три года большой срок.

- Огромный! - воскликнул Алеша с горечью и подумал: «Не просто огромный, а бесконечный. И сколько их еще будет - разлук. Учись ждать - так, кажется, говорили древние».

Саша, не глядя, сорвал какую-то травку, пожевал листок. Мята…

- Гаврилы нет. Узнал бы сейчас, как мята действует на человека.

- Ветрогонно и потогонно, - серьезно сказал Алексей. - Холодит во рту, но разогревает желудок. Незаменимое средство против спеси у новоиспеченных гвардейцев. Сашка, а не боишься- одному, в Париж?…

- Я ничего не боюсь. Лукьяна Петровича только жалко, опять будет переживать. Знаешь, Алешка, он меня любит…

- Догадливый.

- Я серьезно. Меня никто никогда не любил- так, чтоб всем сердцем. Детство свое я ненавижу. Я на родителей не в обиде. Раздели-ка любовь на девятнадцать душ! Да еще внуки, невестки, снохи, зятья! В книге, которой отец снабдил меня перед разлукой, не записан ни один брат, ни одна сестра. Отец понимал, что на их помощь я не могу рассчитывать. Все мы, Беловы, - каждый за себя.

- Ты приятное исключение.

- Вы иронизируете, сэр! Это недопустимо, сэр! Защищайтесь, сэр!

- Сашка, лежи тихо.

- Ладно, шут с тобой. Мир перевернулся, и все стало на свои места. Я еду в Париж, Софья под опекой Черкасского, Тайная канцелярия влюбилась, а посему Лядащев простил мне бестужевские бумаги.

- Забудь ты про эти бумаги! Их уже нет. А что еще может потребовать у тебя Лядащев?

- Он может потребовать у меня все, что угодно: мысли, соображения, голову, наконец.Он страж государства, столп Российской империи. Какое счастье, что и в столпов попадают стрелы Амура! На что еще могут надеяться подследственные? А кто мы все - население необъятной России? Мы все подследственные, господа. И да защитит нас Любовь!

А вечером… Вечером должен был прозвучать заключительный аккорд многоголосой симфонии под названием «Ганнибал не пройдет»,а именно- похищение Гаврилы.

После недельного пребывания в доме Черкасских Гаврила окончательно утвердился в положении строгого и весьма почитаемого божества. Этому положению немало способствовали роковые слова, произнесенные во время припадка Аглаи Назаровны» «А ноги-то двигаются!» Слова эти он сказал чуть внятно, но и этого оказалось достаточным, чтобы чуткое ухо Прошки уловило их. Слова были мгновенно поняты.

- Значит, барские ножки можно вылечить?

На следующий день эти слова повторила сама княгиня.

- Не знаю, не умею, - взмолился Гаврила.

- А нам не к спеху, - спокойно сказала Аглая Назаровна. - Подождем…

Так Гавриле была уготовлена роль вечного пленника. Княгиня догадывалась, что лекарь не дорожит своим положением в доме и готов в любую минуту сменить нимб святого на камердинерскую ливрею в пенатах, и потому строжайше наказала всем жителям своего государства не спускать с Гаврилы глаз ни днем ни ночью.

Когда Алексей поздним вечером пришел в комнату Гаврилы, тот сидел за столом и составлял счет. Окончательная цифра выглядела баснословной, только божеству приличествующей.

- Пора, - сказал Алексей.

Гаврила поднял от бумаги задумчивый взгляд и опять углубился в расчеты. «Может, нуль приписать?- разговаривал он сам с собой. - Ведь все компоненты им оставляю…»