Джон Биггинс - Австрийский моряк

Впрочем, какое-то время форту придется самому позаботиться о себе — перед нами стояли более срочные задачи. В уме стремительно проносились расчеты, которые мне приходилось делать только во время учебных атак в проливе Фазана. Так, пять узлов — это примерно 150 метров в минуту. Чтобы преодолеть триста метров, торпедам потребуется пятнадцать секунд. Получается, упреждение примерно двадцать градусов, с пятисекундным интервалом в пуске для наибольшего поражения. Все как-то слишком просто.

— Рулевой, семьдесят градусов вправо!

Единственный электромотор давал U-8 ход достаточный только для того, чтобы лодка слушалась руля. Последний взгляд через перископ и неожиданный, секундный укол сожаления о том, что предстоит обречь на смерть могучее судно и шесть сотен людей. Короткие красная и белая сигнальные ракетки вскинулись в левой моей руке. Затем приказ:

— Торпедный аппарат правого борта, пли!

Шипение сжатого воздуха с бака, лодка резко дергается, когда первая уравновешивающая партия устремляется вперед. Перед перископом мощно забурлили пузыри.

— Торпеда правого борта вышла! — послышался доклад.

— Торпедный аппарат левого борта, пли!

Снова рывок и топот ног по палубе. На этот раз нам почти не повезло: когда нос подпрыгнул вверх, я увидел круг ярко-синего неба, а когда снова пошел вниз, я успел заметить грязно-коричневую спину торпеды — та выскочила на поверхность, и лишь затем включившийся регулятор опустил ее на заданную глубину. Каким-то чудом лодка осталась под водой вопреки потере веса. Мы погрузились на десять метров, и я вернул U-8 на параллельный курс. Теперь оставалось лишь затаить дыхание и считать. В те бесконечные секунды тишина стояла такая, что было бы слышно как перышко падает на палубу. Десять, одиннадцать, двенадцать… Потом лодка вздрогнула от двух коротких, но мощных ударов, как если бы в соседней комнате рухнул на пол тяжеловесный предмет мебели. Громкое «ура!» разнеслось по зловонной атмосфере кораблика. Все-таки мы это сделали. Не более пяти минут назад мы представляли собой экипаж доходяг, вынужденных всплыть посреди боевого задания при обстоятельствах, способных превратить нас в посмешище для всего флота. Но военная фортуна предоставила нам случай, и мы ухватились за него. Мы продолжали следовать курсом, параллельным курсу нашей жертвы на скорости в полтора узла, а команда, обливаясь потом и чертыхаясь, запихивала в опустевшие аппараты запасные торпеды. Когда с этой работой было покончено, я заставил U-8 описать крутую циркуляцию левым бортом и лечь на обратный курс. Наступило время взглянуть на цель — вдруг требуется еще одна торпеда, чтобы покончить с ней?

Одного взгляда в перископ хватило, чтобы понять: coup de grace [14] «Удар милосердия» (фр.). не нужен. Не прошло и пяти минут с момента как наши торпеды взорвались, но крейсер уже был на пороге агонии — он еще сохранял ход, но накренился на левый борт так, что волны лизали палубу. Тяжелые орудия были развернуты направо в надежде уменьшить наклон, но тщетно. Море вокруг пестрело обломками и головами пловцов, а леера правого борта были усеяны одетыми в белое моряками. Прямо на моих глазах крен резко возрос. Нок рея коснулся воды, а ошметки толпы оторвались от лееров и заскользили беспомощно по палубе в море. Сквозь толщу воды мы отчетливо слышали протяжный, глухой треск, похожий на далекий гром — это переборки крейсера не выдержали и машины, котлы и сотни тонн угля в бункерах поехали с одной стороны трюма на другую. Корабль завис на несколько секунд, из задней трубы вырвался большой клуб пара и сажи, а затем опрокинулся — перевернулся вверх килем за время меньшее, чем мне потребовалось, чтобы рассказать вам об этом. Крейсер лежал, покачиваясь, в таком положении, а люди карабкались на темно-красное, покрытое бородой водорослей днище. Когда он пошел на дно, один из его винтов еще вращался. Несколько отстраненно, завороженный ужасом картины, я смотрел как лопасти врезаются в гущу пловцов, взбивая на поверхности воды розовую пену. На миг показался руль и цепляющийся за него человек, погрозивший нашему перископу кулаком. Затем все кончилось, не осталось ничего кроме пузырей, перевернутых шлюпок, плавающих обломков и бессчетного множества голов, будто сотни футбольных мячей покачивались на волнах под пеленой дыма и угольной пыли. Я посмотрел на часы. Было 8.39 – прошло не полных восемь минут с того момента как я отдал приказ открыть огонь.

Все случилось слишком стремительно, чтобы я мог ощутить что-то кроме какой-то странной пустоты, будто ужасная драма, только что разыгравшаяся на моих глазах, не имела ко мне никакого отношения. Фрегаттенлейтенант Месарош пожал мне руку и поздравил от лица экипажа, после чего я осторожно поднял перископ, чтобы в последний раз оглядеться перед уходом. Первое, что я увидел, это как итальянские эсминцы осторожно пробираются среди массы выживших. Корабли спускали шлюпки и сбрасывали с борта трапы. Меня посетила мысль выпустить две оставшиеся торпеды, но также быстро ушла. Во-первых, стрелять в гущу барахтающихся людей не входило в мое представление о правилах войны, пусть даже итальянский корабль оставался во всех смыслах законной целью. Во-вторых, обе торпеды были установлены на глубину в четыре метра, а это слишком много для такого мелкосидящего судна как эсминец. Нет, подумалось мне, если мы хотим провести следующие четверть часа столь же удачно как предыдущие, самое время заняться крейсером-разведчиком.

Я развернул перископ прямо по курсу и застыл в ужасе. Живо, как будто все происходило вчера, я вижу на запечатлевшейся в моем мозгу фотографической пластине каждый ржавый подтек на смертоносном форштевне и вспененный бурун эсминца, летящего на полном ходу прямо на нас! Воспоминания о следующих нескольких секундах у меня остались весьма разрозненные. Помню, что орал: «Погружаемся!», как круг света превратился вдруг в испещренную пузырьками воздуха зелень — перископ ушел под волны. Потом жуткий, гулкий удар сверху. Лодка качнулась влево, перископ вырвался у меня из рук и повернулся так резко, что одна из ручек влепила мне по скуле, отчего я перелетел весь центральный пост и врезался в переборку. Электрические лампы моргнули, потускнели, а потом все погрузилось во тьму, потому как я потерял сознание.

Сдается, что после столкновения с итальянским эсминцем я пробыл без сознания с минуту или около того. Но, очнувшись, обнаружил, что все под контролем: моторы ровно жужжат, электрические лампы снова горят, а экипаж, пусть на побелевших лицах моряков и застыло напряжение, весь на своих местах, как если бы ничего особенного не случилось. Бела Месарош стоял рядом со мной на коленях и, приподняв мне голову, стирал кровь со щеки, рассеченной рукояткой перископа. Осмотревшись, я заметил, что перископ не только смещен по оси — удар с такой силой вогнал его внутрь, что конец на добрых двадцать сантиметров вошел в стальную плиту палубы. Еще я увидел как из рулевой рубки тоненьким ручейком, как если бы соседи наверху забыли закрыть кран в ванной, стекает вода.