Джон Биггинс - Австрийский моряк

Я вскипел: либо этот человек негодяй, либо, что скорее всего, вояка из венской кафешки, никогда не видевший смерти. Но мне удалось овладеть собой.

— Напротив, герр гауптман. Думается, вы неверно истолковали законы войны и кодекс чести офицера императорской и королевской армии. Мы атакуем корабль, а не людей на нем. Когда корабль идет ко дну, его команда бессильна чем-либо повредить нам, поэтому я только счастлив, если ей окажут помощь. Мы бы с удовольствием подбирали уцелевших сами, не будь наша лодка так мала, и не присутствуй поблизости другие вражеские суда.

— Выходит, вы не питаете к итальянцам личной неприязни?

— Ни малейшей. Да и с какой стати? Это война между правительствами, а не народами, и с моей точки зрения итальянцы — всего лишь мои коллеги-моряки, которым довелось сражаться на стороне правительства, противостоящего моему. Они были нашими союзниками в прошлом году, и кто знает, вдруг станут ими снова в следующем?

Шлюссер серьезно посмотрел на меня и застрочил в блокноте.

— Как вижу, герр шиффслейтенант, мы расходимся с вами в этом пункте. Но вернемся к вашему рапорту. Судя по нему, стоило торпедам взорваться, на итальянском корабле началась паника, и по причине неудачной конструкции крейсера, он пошел ко дну меньше чем за пять минут…

— Прошу меня извинить, но ничего подобного я не утверждал. Я видел корабль спустя пять минут после попадания торпед, и действительно, команда покидала его. Но будь я на месте капитана, отдал бы приказ эвакуироваться еще раньше. Палуба уже уходила под воду, крен приближался к точке опрокидывания. Что до конструкции, то мне известно кое-что об итальянских военных судах, и должен заметить, что крейсера типа «Гарибальди» снискали всеобщее признание как корабли технически совершенные и надежные.

— Вот именно — такие надежные, что тонут в пять минут.

— Если бы вы потрудились прочитать мой рапорт, герр Шлюссер, то знали, что пущенные с U-8 торпеды взорвались в 8:31, а затонул крейсер в 8:39, а это получается восемь минут. Что до скорости, с которой «Бартоломео Коллеони» пошел ко дну, то могу лишь ответить, что построенные пятнадцать-двадцать лет назад суда не имеют такого количества водонепроницаемых переборок как современные, тогда как разрушительная мощь торпед значительно возросла. Наши немецкие союзники убедились в этом в прошлом году, когда Веддинген за час потопил три английских броненосных крейсера. А когда Трапп торпедировал в апреле «Леон Гамбетта», тот пошел ко дну за девять минут, хотя по водоизмещению втрое превосходил «Бартоломео Коллеони».

Шлюссер, как я видел, испытывал теперь крайнее раздражение. Добродушие было отброшено, и голос его обрел более естественные язвительные нотки.

— Так-так, герр шиффслейтенант, теперь вы, полагаю, заявите, что итальянские моряки — герои, а не трусливая шайка латинских выродков?

— Чрезвычайно любопытное определение, герр Шлюссер, — парировал я. — Вам наверняка известно, что в вооруженных силах нашего императорского величества служит большое число этнических итальянцев. Считая двоих в моем экипаже. Все они минувшие десять месяцев сражались с безупречной храбростью. Или вас стоит понимать так, что итальянцы из Италии — это презренные трусы, тогда как наши — отважные парни? А если так, то означает ли это, что итальянец превращается из героя в труса и наоборот при пересечении пограничного поста в Чивидале? Я задаю эти философские вопросы, герр Шлюссер, потому как являюсь простым моряком, и нуждаюсь в помощи такого образованного господина как вы.

Стало ясно, что интервью закончилось. Мы расстались подчеркнуто вежливо, и я направился в свою каюту. «Бартоломео Коллеони», вот значит как, думал я по пути. В 1909, во время визита в Специю, я лично топтал его палубу, а теперь отправил этого красавца с безукоризненно надраенной тиковой палубой и бортами в шаровой краске на корм червям и рже на дно Адриатики. Ну, хоть большая часть экипажа спаслась. Мне почему-то хотелось, чтобы Шлюссер и его дружки ура-патриоты поглядели на то, как бедолаг с крейсера рубит винтом. Быть может, это заставило бы их посмотреть на ситуацию иначе? Да только едва ли…

В Шебенико мы простояли еще два дня, пока не пришел приказ отвести U-8 в Полу на ремонт. Машины едва дышали, поэтому нас взял на буксир броненосец «Эрцгерцог Альбрехт» на обратном пути из Каттаро. Так мы и шли под палящим июльским солнцем вдоль побережья Адриатики: десять тысяч тонн, тянущих за собой двести сорок — как моторная лодка, буксирующая деревянного утенка. Величественная, могучая гора стали, волочащая на прицепе крошечное суденышко, одно из тех, которым предстояло изгнать этого и ему подобных гигантов с лона морей. Офицеры линкора, разумеется, держались со мной и Месарошем очень приветливо, особенно потому как мне в свои годы довелось послужить на борту броненосца, и многих я знал. Большую часть перехода нам пришлось сидеть в кают-компании и пропускать рюмку за рюмкой, без конца рассказывая про наш подвиг. Но за гостеприимством и интересом я безошибочно угадывал нотку зависти. Хорошо помню, как офицеры «Альбрехта» стояли на корме, облокотившись на поручни, и смотрели как наша лодка прыгает на конце буксира, напоминая исполинскую макрель, пойманную рыбаком. Вопрос неизменно был один и тот же: «И вы хотите нам сказать, что ходите на этом корыте?».

В Поле нас ждал очередной торжественный прием: снова оркестры, ленты и бескозырки в воздух. Затем U-8 поступила в распоряжение k.u.k. See Arsenal для починки и давно необходимого капремонта, а команда получила месячный отпуск. Но только после того, как всех нас наградили на шканцах флагмана флота «Вирибус Унитис». Матросы получили бронзовую медаль «За храбрость», а Легар и Штайнхюбер, в признание заслуг, удостоились серебряной. Что до моей персоны, то меня накануне вызвали к начальнику станции подводных лодок рыцарю фон Тьерри.

Вид у него был мрачный.

— Герр шиффслейтенант, боюсь, что у меня плохие вести. Ваше представление к рыцарскому кресту ордена Марии-Терезии отклонено. Вы получите орден Леопольда.

— Можно ли поинтересоваться насчет причин, герр коммандант? Я не ради медалей сражаюсь, и для меня нет большой разницы, ту мне дадут или другую, но все-таки хотелось бы знать, что произошло.

— Хорошо. Прежде всего, против вас ополчился главнокомандующий флотом. Адмирал Гаус был очень недоволен тем, что после потопления итальянского крейсера вы не атаковали эсминцы. Раз у вас оставались две торпеды, говорит, то почему вы не пустили их в ход? Как понимаю, выражение «охотник с заднего двора» было одним из самых вежливых в ваш адрес. Потом еще та некрасивая история на Лесине — хоть и вынужден признать, что немало позабавился, представляя как кипятились и брызгали слюной эти надутые армейские ослы — и ваш отказ переписать рапорт. Но что на самом деле поставило крест на деле, так это ваше интервью с тем подлецом-журналистом.