Джон Биггинс - Австрийский моряк

К счастью, у кого-то из наших в носке хранилась водонепроницаемая жестяная коробочка со спичками. Мы развели огонь из плавника и утесника, и принялись выворачивать карманы. В костер отправились все улики: расчетные книжки, удостоверения личности, ленты бескозырок, письма и бумажные деньги. Монеты и идентификационные жетоны полетели в море. Но проверяя одежду моряков, я пришел в ужас — на каждом предмете была оттиснута метка: «Marine Bekleidungsamt Kiel». И даже если снять все и спалить, лучше не станет, потому как стоило парням снять тельняшки, у большинства на груди и плечах обнаружились обширные татуировки агрессивно-патриотического содержания: немецкие военно-морские флаги, прусские орлы, портреты кайзера Вильгельма, выполненные готическим шрифтом девизы вроде «Preussens Gloria», «Gott straff England» и «Deutschland über Alles » [29] «Прусская слава», «Господь, покарай Англию» и «Германия превыше всего» (нем.). . Не было никакого способа выдать их за австрийцев, разве что содрать кожу заживо.

Из мрачной задумчивости меня вывел Леманн.

— Гляньте-ка, герр лейтенант! Вон там, похоже итальянский миноносец, который мы упустили сегодня утром. — Его палец указывал в направлении моря.

Это и впрямь был миноносец типа «Спарвьеро», приближающийся к нам со стороны места, где затонула UB-4. Я приказал затушить костер. Похоже, корабль нас не заметил, потому как вскоре повернул к зюйду и скрылся из виду за мысом.

— Отлично, видимо, в ближайшее время нас не побеспокоят, — сказал я. — Идем, Леманн, обследуем немного окрестности. Где-то поблизости должна быть деревня, и если мы сумеем стащить рыбачью лодку, то, быть может, и домой доберемся. Мне не по нутру просидеть до конца войны в греческом лагере для интернированных.

— И мне тоже, — отозвался Леманн.

Я не обмолвился о риске угодить в лапы к итальянцам, но по поведению старшины чувствовал: тот отдает себе отчет, что плен может иметь для него более неприятные последствия, чем долгий срок за решеткой. Устроив как могли раненых, мы вдвоем тронулись в путь.

Вскоре мы вышли из леса и стали взбираться на поросший кустарником хребет, отделяющий бухту нашей высадки от соседней. Поодаль от моря параллельно берегу шла неровная тропа, а еще дальше виднелись поля и оливковые рощи. Но стоило нам добраться до вершины гребня, перед нам открылось зрелище, от которого захватило дух. Внизу, в каменистой бухточке, уткнувшись носом в пляж, стоял тот самый зеленый каботажник, который протаранил UB-4 пару часов назад. Из трубы вился легкий дымок, но в остальном не наблюдалось никаких признаков жизни, а шлюпка по-прежнему одиноко болталась на балках, наполовину торча из воды.

— Будь я проклят! — охнул Леманн. — Вот это удача! Как думаете, герр лейтенант, удастся нам столкнуть эту посудину с мели? Едва ли она крепко засела, да и прилив начинается. Глубины тут всего с полметра, но вдруг этого хватит?

— Пойдем и поглядим.

Мы спустились к бухте так быстро, насколько позволяли босые, кровоточащие ноги, и зашлепали по воде к носу корабля. Форштевень от столкновения с UB-4 был помят, но повреждения выглядели не слишком серьезными, а на мели судно явно сидело не крепко. Мы забрались на борт и наскоро осмотрелись. Огонь в топке тлел, но пара для вращения единственного винта не хватало. Мы пришли к выводу, что когда охваченная паникой команда оставила судно, оно описало большую циркуляцию вправо, и на последнем дыхании пара приткнулось к берегу в бухте. Каботажник принял несколько тонн воды вследствие столкновения с субмариной, но в остальном казался вполне пригодным для плавания. Нам оставалось погрузить на борт товарищей, развести огонь, дать машине полный назад, снимаясь с мели, а затем, энергично работая помпами, двинуть домой. План мог не сработать, но я предпочитал утонуть, чем видеть как моих немецких соратников вздергивают за пиратство. Но при любом раскладе, действовать надо быстро — итальянцы ушли больше часа назад, и наверняка уже подняли тревогу.

Мы спрыгнули за борт и зашлепали к берегу. Потом бегом помчались обратно к своим. Но едва достигнув опушки соснового бора, Леманн остановился резко, присел и сделал мне знак не шуметь. Кто-то шел по тропе нам навстречу. Мы укрылись за кустами и стали присматриваться. Это был дородный мужчина в потрепанном черном мундире, с винтовкой и патронташем через плечо. Один и тот же план пришел нам в голову одновременно. Мы дали ему пройти, потом подкрались сзади, бесшумно ступая босыми ногами, и кинулись на него. Последовала короткая потасовка и серия реплик, которые, надо полагать, содержали отборную матерщину. Когда возня закончилась и пыль улеглась, незнакомец оказался распростертым на земле лицом вниз, я сидел у него на плечах, а Леманн держал его на мушке. Толстяк запыхался и был крайне возмущен вероломным нападением, но когда я отпустил его, в драку не кинулся. Да и с какой стати — это был простой сельский жандарм, посланный вызнать про спасшихся от кораблекрушения на берегу.

Мы отвели грека в бухту, где ждали наши спутники. Допросить его оказалось непросто, но один из матросов UB-4 работал некогда в Пирее и немного говорил по-гречески, а сам жандарм разумел кое-как итальянский. Выяснилось, что он из рыбацкой деревушки Антикораксион, лежащей километрах в трех дальше по побережью. Некоторое время назад туда пришла группа итальянских моряков, которые сообщили, что их судно потопила подводная лодка, уцелевшие члены экипажа субмарины расположились на пляже. Как раз перед тем как ему выйти, продолжал жандарм, поступил телефонный звонок из штаб-квартиры жандармерии в Палеокастрице. Туда только что пришел итальянский миноносец, доставивший тело унтер-офицера немецкого подводного флота. Есть основания думать, что товарищи покойника высадились на берег, и начальник итальянского гарнизона очень хотел бы допросить их в связи с недавним нападением на итальянские корабли. Для поимки отряжаются войска, а ему, жандарму, тем временем поручили расследование дела со стороны греческого правительства.

Вот и приехали: итальянцам известно кто мы и, более или менее, где мы. Времени в обрез, быть может всего полчаса, а затем придут солдаты и возьмут нас в плен. Я-то сохранил свой идентификационный жетон австро-венгерского офицера, но немцы угодили в серьезный переплет, и это мягко выражаясь. Я насколько мог кратко познакомил экипаж UB-4 с ситуацией. К моему удивлению, парни не выказали особого стремления к бегству.

— Германия и Италия обе подписывали Гаагскую конвенцию, — заявил Фюрстнер в свойственном ему надменном, назидательном тоне. — И итальянцам придется рассматривать нас в качестве полноправных военнопленных. Более того, — тут он обвел взглядом нашу растрепанную, полуголую шайку, — они даже обязаны обеспечить нас нормальной одеждой.