Джон Биггинс - Австрийский моряк

— О, нет, Месарош! Только не еще одна делегация патриотических венских школьниц! Эта шайка из лицея для дочерей аристократии, и прибывает сюда послезавтра исключительно ради знакомства со мной и для того, чтобы подарить U-13 вышитую скатерть.

Фрегаттенлейтенант задумчиво посасывал трубку.

— Разрешите заметить, что U-13 не помешал бы столик, который можно накрыть скатертью.

— Боже, Месарош, я ведь моряк, а не оперная дива, а это уже пятая патриотическая делегация за месяц!

Он снова погрузился в раздумья, потом просветлел.

— Вот что я вам скажу, герр коммандант, — говорит. — Я завтра утром отправляюсь в отпуск, и собираюсь навестить одну знакомую даму в Сараево. Давайте пошлем телеграмму, что я еду с целью встретить делегацию там. Заберу скатерть от вашего имени и избавлю вас от хлопот принимать гостей.

— Месарош, как вы добры! Вечно буду благодарен.

Вернулся он три дня спустя. Я сидел в кают-компании за завтраком, когда лейтенант ввалился в дверь и опустился на стул, бледный и с синими кругами вокруг глаз.

Подали настоящий кофе, реквизированный с итальянского транспорта, поэтому я налил Месарошу чашку этой почти забытой роскоши. Он с минуту смотрел тупо, потом заговорил каким-то безжизненным голосом.

— Маленькие стервы… И куда катится мир?

— Что стряслось, Месарош? Выкладывайте начистоту.

— Они назначили мне встречу в гостинице «Славия» — три школьницы и старая мымра воспитательница. Потом, едва я приехал, воспитательница вдруг заболела, и девочки препроводили меня в личные апартаменты, чтобы «можно было поговорить в тишине и уюте», как они выразились. Девчонки, кстати, ничего, всем лет по шестнадцать. И вот, едва мы оказались там, старшая из них бросает на меня какой-то странный взгляд. Тут я слышу как за спиной щелкает замок. И началось. Маленькие шлюшки не выпускали меня до самого вечера, пользуясь мной по очереди — и все время грозили, что если я откажусь, вызовут управляющего, и меня арестуют за насилие. Или начинали рыдать, что я холодное животное, не испытывающее жалости к бедным девушкам, возлюбленные которых на войне и которым теперь до конца жизни придется быть старыми девами. Должен признать, что когда меня выпустили, я имя свое едва помнил.

— Ну вы идиот, Месарош — если это дело всплывет, вас привлекут за растление малолетних. А наказание за это…

— Не переживайте — они не знают моего имени.

— Как это?

— Я назвался вашим.

— Что?!

— А, старшая озорно посмотрела на меня и заметила, что у меня нет усов и выгляжу я не таким рослым, как на фотографии. Но я пояснил, что сбрил усы, чтобы агенты Антанты не опознали и не убили меня. Мне вроде как поверили. — Месарош глотнул кофе. — Кстати, скатерть-то я забыл.

Дело было в конце февраля 1916 г. U-13 поставили на ремонт в сухой док в Гьеновиче, а экипаж отбыл в двухнедельный отпуск, исключая машиненмайстера Легара и меня — нам пришлось задержаться на день-другой, чтобы помочь специалистам с верфи. У нас выявилась неисправность рулей глубины, и я хотел лично проследить за работами. Затем мы собирались отбыть следом за своими: Легар ехал навестить вдову торговца скобяными изделиями в Полу, а я — свою невесту Елизавету в Аграм. Облаченные в робы, мы ползали под мокрой, обросшей водорослями кормой нашей лодки, когда со стенки плавучего дока донесся вдруг оклик:

— Эй вы там, внизу, чтоб вас черт побрал!

Я выполз наружу, разогнулся и посмотрел наверх. У поручней, которыми док был обнесен по краю, стоял молоденький, лет восемнадцати от силы зеекадет.

— Ты, остолоп, смирно стоять, когда разговариваешь с офицером, не то отдам под арест! Где капитан этой лодки?

На робе, разумеется, знаков отличия не было, поэтому я, как бы между прочим, взял свою фуражку и нахлобучил на голову.

— Честь имею доложить, о высокородный, что капитан этой лодки — я. Смею ли я поинтересоваться, кто именно обозвал меня остолопом и пригрозил арестом, и чем могу быть я полезен вашей светлости?

Юнец покраснел как помидор, взял под козырек и посмотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью.

— Герру шиффслейтенанту Прохазке с U-13 приказано немедленно явиться к флаг-офицеру Пятого тяжелого дивизиона. Адмиральский катер ждет.

— Но мне сначала нужно умыться и переодеться.

— Покорнейше докладываю, что адмирал требует от вас явиться незамедлительно — дело крайне срочное.

И вот я как был, в робе, только с запасной капитанской фуражкой в качестве уступки морскому этикету, усаживаюсь в сверкающий адмиральский моторный катер. Было сплошным удовольствием наблюдать за лицом моего юного спутника, когда я плюхнулся на белоснежную обивку сиденья — перед тем как изложить свою точку зрения по части уважительного обращения с подчиненными.

Но признаюсь, что тем солнечным утром, пока моторный катер рассекал тихие воды бухты Теодо, неся меня на встречу с адмиралом, я чувствовал себя вовсе не таким уверенным, каким хотел казаться. Меня смущал недавний эпизод.

Дело было недели за три до того. Императорская и королевская армия заняла Дураццо, и U-13 получила по беспроволочному телеграфу приказ помочь сухопутным частям, обстреляв неприятельские позиции в Кефали, километрах в двадцати по берегу в сторону мыса Лаги. Противник конкретизирован не был, а когда мы сверились с картой района, весьма скверной, то не обнаружили на ней никакого Кефали. В итоге мы остановили проходящий мимо трабакколо и спросили дорогу.

— Нет-нет, — заверили нас. — Нет такого места как Кефали. Вам, наверное, нужно в Кефрати.

Ну, Кефрати хотя бы располагалось более или менее близко от указанной точки. И вот, часов около девяти, едва рассеялся утренний туман, U-13 всплыла на поверхность и начала бомбардировку с расстояния в пять тысяч метров.

«Бомбардировка» — слишком громкое обозначение для события, имевшего место в действительности. Мы выпустили три десятка снарядов из нашей смехотворной сорокасемимиллиметровой пушчонки, не добившись ощутимых успехов, только разворотили угол одной хижины, подпалили соломенную крышу другой, да разбили в щепы вытащенную на берег весельную лодку. Облаченные в темные мундиры защитники ответили шквалом винтовочного огня, который с такой дистанции оказался совершенно неэффективным. Однако это было хоть какое-то разнообразие на фоне монотонной патрульной службы. Матросы здорово повеселились, делая вид, что наша пукалка — главный калибр линкора: разбились на наводчиков, заряжающих и подносчиков, обслуживая орудие, которое десятилетний мальчишка мог бы заряжать одной рукой, а другой дергать шнур. Бела Месарош взял на себя роль старшего артиллерийского офицера: примостился, как жирная чайка, на верхушке опоры троса, служащего для отвода мин, и наблюдал за разрывами в бинокль. Внезапно он опустил бинокль, судорожно сглотнул, и снова приник к окулярам.