Альберто Васкес-Фигероа - Земля бизонов

Ибо сдохнет молодым,

И останется таким

Вечно молодым.

Тот, кто ищет Бимини,

Век не будет знать нужды,

Потому как мертвецу

Деньги не нужны.

Тот, кто ищет Бимини,

Радость обретет,

Ибо грустных мертвецов

Не встречал никто.

Кто-то однажды в порыве вдохновения сочинил эти строки, дабы предостеречь неосторожных, вот только неосторожных с каждым днем становилось все больше.

Сьенфуэгос уснул на борту корабля, в единственном уцелевшем гамаке. Это была первая за последнее время ночь, проведенная под крышей. Он вдыхал запах дегтя, сопровождавший его во время перехода через океан, и в душе пробуждались далекие воспоминания о тех годах, когда он был невежественным юнцом с Гомеры — настолько невежественным, что, тайком прокравшись на корабль, искренне верил, что плывет в Севилью, хотя на самом деле направлялся в прямо противоположную сторону.

Оглядываясь назад, он вынужден был признать, что вся его богатая приключениями жизнь явилась результатом целого ряда абсурдных ситуаций — начиная с того благословенного дня, когда прекрасная и благородная дама полюбила невежественного козопаса, и кончая, видимо, той роковой ночью, когда он поранил руку о шипы ядовитой рыбы.

Когда же, когда злодейка судьба наконец перестанет устраивать гадкие сюрпризы?

Разве мало на свете других людей, которых она могла бы донимать своими глупыми каверзами?

Многие годы она носила его по свету, как ветер гонит весной тополиный пух, и вот теперь, когда ему наконец удалось пустить корни и обзавестись потомством, снова потащила Бог знает куда.

Но почему?

— Почему, о Боже, ты выбрал меня своей игрушкой, ведь я никогда и ничем тебя не обидел? — вопрошал Сьенфуэгос каждый вечер, прежде чем забыться сном. — Почему бы тебе не сжалиться и не вернуть меня к родным?

Больше всего это было похоже на молитву — насколько канарец Сьенфуэгос способен был молиться; но, тем не менее, это была самая настоящая молитва, и шла она из глубины сердца.

Ему снилось, будто он плывет по тихим водам Саргассова моря, а рядом спит его приятель Паскуалито из Лебрихи.

А поблизости, конечно же, вечно всем недовольный рулевой Кошак, добродушный картограф Хуан де ла Коса, обращенный иудей Луис де Торрес и даже его превосходительство адмирал Моря-океана, дон Христофор Колумб. Но едва первые лучи солнца проникли сквозь проломы в правом борту, Сьенфуэгос открыл глаза и с грустью обнаружил, что по-прежнему находится в одиночестве, в прогнивших гамаках никого нет.

Как нет и боцмана, который страдал бессонницей и имел привычку в ночные часы прогуливаться по палубе.

Сьенфуэгос по-прежнему совершенно одинок, пугающе одинок среди необозримых просторов Вселенной, населенной могучими и непредсказуемыми дикарями.

Он все никак не решался встать, впервые в жизни ему захотелось побыть под хрупкой защитой севшего на мель корабля, что догнивал теперь на песке. Ведь этот корабль был единственной ниточкой, связывающей его с прошлым и с тем миром, где ему довелось пережить неисчислимые бедствия, о которых теперь некому было рассказать.

Именно здесь и крылось, по его мнению, самое печальное в его горькой судьбе: Сьенфуэгос не имел возможности разделить с родными и близкими, ни горе, ни радость, ни веселье, ни печаль, ни страх, ни храбрость.

В такие минуты он чувствовал себя одиноким волом, пасущимся посреди гигантского необъятного поля.

Большую часть жизни он провел под открытым небом, его единственной крышей, как земля служила ему единственным ложем, и теперь, покачиваясь в гамаке внутри корабля, он словно находился в материнской утробе — единственным месте на свете, где он чувствовал себя в безопасности.

С той самой минуты, когда канарец впервые увидел солнце, оно, казалось, сопровождало его повсюду, подобно преданному другу.

Даже сейчас солнечный свет будто искал его, проникая сквозь щели и пробоины обшивки, словно призывая его покинуть убежище и выйти наружу, чтобы полюбоваться солнцем во всей его блистательной красе.

Но прежде чем канарец решился выбраться наружу, пошел дождь — поначалу слабенький, но вскоре припустивший с такой яростью, что Сьенфуэгос предпочел оставаться внутри, свернувшись калачиком в углу и глядя в потолок, откуда вскоре стала капать вода.

Он был по-настоящему напуган и не стыдился в этом себе признаться, потому как не знал, что или кто ожидает его впереди, когда он покинет сомнительное убежище. Он знал, что боится даже не смерти, к встрече с которой всегда был готов, а никогда больше не увидеть близких.

Легко и весело быть храбрым и отважным, когда ты молод и одинок, когда никто тебя не ждет, но со временем, когда появляются новые привязанности, жажда приключений уменьшается с той же скоростью, как растут твои дети.

Кто теперь будет рассказывать им забавные истории при свете костра?

Кто поведает им обо всех поединках отважного капитана Алонсо де Охеды?

Кто расскажет им о загадочном Великом хане, которого с таким упорством разыскивал адмирал?

Канарцу, как и большинству тех, кто плыл вместе с ним на борту «Санта-Марии», Великий хан представлялся высоким стариком с длинной белой бородой, увешанным золотом с ног до царственной головы, которую венчает ослепительная корона с изумрудами. Этот старик весело швырял целые горсти крупных алмазов, вынимая их из огромного бездонного сундука.

По крайней мере, именно так описывали Великого хана, и чтобы убедиться в истинности этих описаний, адмирал готов был рискнуть жизнью и пересечь океан, встретившись по пути с самыми ужасными чудищами, морскими или сухопутными.

По словам Колумба, Великий хан с распростертыми объятиями ожидал их на другом берегу и готовил самый роскошный прием для героев-моряков, сумевших открыть кратчайший путь между Востоком и Западом, что, несомненно, пойдет на пользу всему миру и приведет к процветанию всех народов Земли, поскольку теперь они смогут свободно торговать друг с другом.

Увы, видит Бог, это была всего лишь прекрасная мечта!

Прекрасная мечта, обернувшаяся полным кошмаром, ведь оказалось, что их не ждет изукрашенный золотом хан, а все те, кто питал подобные иллюзии, либо погибли, либо влачили жалкое существование.

Даже сам адмирал в конце концов потерял все, и окончил свои дни изгоем, не зная даже, получит ли его бренное тело достойное погребение.

От его мечты о Великом хане в изумрудной короне остался один лишь тот факт, что ему довелось занять важное место в истории.

Но стоило ли это таких страданий?

Сьенфуэгосу вспомнилось, что, когда у дона Христофора однажды спросили, какие минуты в его жизни были самыми счастливыми, тот, не задумываясь, ответил: