Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

— Как нету? Как это так нету? — возмутился Осадчий, — что ж, выходит, по-вашему, я брешу?

— Брешешь, Осадчий, брешешь, — невозмутимо подтвердил Фролов. — Оксана знает, что Павла убил ты.

— И это, значит, знаете? — сразу сникнув, устало произнёс Мирон. Это его окончательно добило, лишило надежды на удачливость.

— Все знаем. Работа такая! — невозмутимо ответил Фролов, читая в глазах у Осадчего смертельную безнадёжность. «А ведь уж давно убитым живёт! — отметил про себя Фролов. — Страшнее всего среди живых вот такие мёртвые… Неужели он и родился таким омертвелым?»

А Мирон, словно почувствовав мысли Фролова, безнадёжно попросил:

— Тогда стреляйте.

— Успеем, — неторопливо ответил Фролов.

И опять эту неторопливость Мирон расценил как добрый знак. Может, ещё обойдётся. Если бы он не был нужен им — кокнули, и дело с концом. Ан нет, медлят. Принюхиваются. Может, запугивают, чтобы перевербовать? Такие люди, как он, нужны любой власти. В этом он был твёрдо убеждён. Только бы на сей раз не прогадать. После длительной и, как показалось Мирону, особо зловещей паузы он заговорщически наклонился к Фролову и значительно, полушёпотом сказал:

— Слушай, меня Щукин снова послал за линию, к вам, в Новозыбков. С пакетом.

— Где пакет?

— Возьми вот тут, за пазухой.

На конверте, извлечённом Фроловым, значилось: «Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу».

— Кто такой Пискарев? — строго спросил Фролов. — Как ты должен был встретиться с ним?

— Не знаю… ох не знаю. Моё дело — опустить письмо в Новозыбкове в почтовый ящик, — угодливо отвечал Мирон. — Только опустить. В любой ящик. И все.

— Вот видишь, не много доверяет тебе Щукин. Не верит, должно быть.

— Верит, верит! — подхлеснутый страхом, затараторил Осадчий. — Я через линию фронта не раз его людей водил. Больших людей…

— Как переходишь линию фронта?

— А по цепочке, — все с той же готовностью продолжал Мирон.

— Рассказывай, — приказал Фролов.

— Значит, так, — обстоятельно рассказывал щукинский связной. — Значит, с Харькова надо было мне добраться до разъезда на двести семнадцатой версте. На краю хутора имеется хатка с зеленой скворечней. Там путевой обходчик Семён должен переправить дальше…

Фролов и Кольцов слушали, тщательно фиксируя в памяти каждую фамилию, каждую чёрточку внешности и характера людей цепочки, каждый факт. А Мирон смелел, подальше отодвигая от себя страх. Его понесло, он столько рассказывал о белогвардейской эстафете, что многие звенья вставали перед глазами…

Наконец он испуганно осёкся, просительно глядя в глаза Фролова.

— Все? Ничего не утаил? — сурово спросил чекист.

— Ей-богу, как на духу!

— Ну что ж, теперь приговор приведём в исполнение, — сказал Фролов и поднял наган на уровень Миронова лба.

— Нет! — в ужасе закричал Осадчий. «Да как же так? — успел ещё подумать он. — Как же вдруг не станет меня? Эти чекисты будут жить, а я нет? Где тут справедливость? В крупном везло, удача вывозила. А в простую ловушку влопался. Нет, я жить хочу: есть, пить, видеть солнце… Господи спаси, я другим стану! Другим!..»

Письмо, взятое у Мирона, на первый взгляд никакого интереса не представляло. Некий весьма хозяйственный человек сообщал, что он жив и здоров, и интересовался у своего давнего знакомого (так явствовало из тона письма) Михаила Васильевича Пискарева ценами на картофель и крупу и в конце передавал обычные приветы близкой и дальней родне. Дело обычное, житейское! Сколько таких пустячных писем бродило по дорогам страны, завязанных в котомки, зашитых для верности в подкладку, писем с оказией, без надежды на ответ!.. Но это письмо отправлял начальник контрразведки Щукин, отправлял с предосторожностями через связника, одно это свидетельствовало о том, что у данного письма есть другой, тайный смысл, что это явная шифровка.

Понимая, что дело это опасное и трудное, боясь упустить попавшую к ним в руки важную нить, Фролов решил сам по белогвардейской эстафете добраться до Новозыбкова. Можно было переправиться на ту сторону по своей, чекистской цепочке, налаженной и проверенной. Но Фролов хотел получить в руки сразу всю белогвардейскую эстафету и установить над людьми Щукина тщательный чекистский контроль. Такое выдавалось не часто и оправдывало риск.

С поезда Фролов сошёл у небольшого станционного домика, над которым виднелась попорченная пулями фанерная вывеска: «Разъезд 217-й версты».

К разъезду жались ветхие, с покосившимися крышами, домики. За плетнями клонились к земле пожелтевшие тяжеленные круги подсолнечника.

Фролов уверенно зашагал к дому, во дворе которого была прибита к шесту — дивная для военного времени — зелёная скворечница. Во дворе яростно, гремя увесистой цепью, залаяла собака, торопливо открылась калитка. Перед Фроловым встал молодой, крепко сбитый парень с хитрыми, увёртливыми глазами. Фролов сразу узнал его по рассказу Мирона. Семён в свою очередь тоже бесцеремонно рассматривал Фролова и молча ждал, что тот скажет.

— Неприветливо встречаешь гостей, Семён, — с лёгкой и ничего не значащей обидой укорив парня Фролов.

— Тю! Ты откуда меня знаешь? — удивился Семён.

— Николай Григорьевич кланяться тебе велел, — сказал Фролов первую половину пароля. Насторожённости, застывшей на лице Семена, заметно поубавилось.

— Что пользы с его поклонов. Часы я ему передал, а он никак их не отремонтирует… — отозвался Семён с деланной сонливостью.

— Часы в мастерской. Отремонтируют в пятницу.

— Тебя что, переправить? — шарил по лицу и по одежде Фролова хитроватыми, осторожными глазами Семён: дело серьёзное, здесь нужно без всякой оплошки.

Фролов согласно кивнул.

— Не поздно? Может, заночуешь? — предложил парень.

— Спешу, Семён, — уклонился от этого предложения Фролов.

— Дело твоё. — Он взял возле веранды весла, положил их на плечо. Махнул Фролову: — Айда! — И они пошли со двора по крутому меловому спуску к берегу.

Взвихрились воронки прозрачной зеленой воды. Лодка, слегка переваливаясь с боку на бок, пересекла открытое пространство и нырнула в густые камыши. Долго плутала по лабиринту озёр и озерец, пока не оказалась в поросшей верболозом и кугой старице.

Семён налегал на весла, и крутые бугры мускулов играли под рукавами его куртки. Он явно торопился и дышал тяжело и сердито. Но вот сбоку от прибрежного леска, за крутым поворотом, им открылось село. На взгорочке стояла, словно нарисованная, беленькая и круглая церквушка, а вокруг неё раскинулись такие же беленькие и уютные домики.

— Во-он в той церкви отец Григорий требы служит, — показал головой Семён. — Вечерни сегодня не будет, так что, ежели упросишь, он тебя ночью и повезёт. Ночью сподручнее.