Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

Рядом железнодорожники покрывали рогожей тело убитого. Юра всматривался — это был тот здоровенный голубоглазый парень, который невольно помог ему пробраться к поезду. «И он тоже? — вяло подумал Юра. — Только что был живой, такой сильный, и вот нет его. И мамы нет… Сейчас её унесут, положат вместе со всеми…»

И вдруг понял, что должен сделать, беспокойно задвигался, отвернул полу своей гимназической куртки, нащупал под подкладкой небольшой пакетик: это мама зашила ему, когда они собирались в дорогу. Там были два колечка, серёжки, ещё какая-то безделушка. Нетерпеливыми, непослушными пальцами Юра пытался оторвать подкладку, но зашито было крепко, и тогда, нагнувшись, он рванул её зубами — вот он, пакетик. Вскочив, Юра направился к железнодорожникам, напряжённо вглядываясь в их лица.

Потом он никак не мог вспомнить, что же говорил, как упросил их вырыть для мамы отдельную могилу. Вначале его и слушать не хотели, а когда он раскрыл ладонь с мамиными драгоценностями, самый старший из железнодорожников, ещё больше посуровев лицом, решительно отодвинул его руку:

— Эх, баринок, не все купить можно, а ты… Убери, спрячь.

И Юра, испугавшись, что рассердил этих людей, что сам все испортил, заговорил ещё горячей, бессвязней. И его боль, его горе, видимо, и помогли. Тут же, рядом с общей могилой, железнодорожники выкопали ещё одну, совсем маленькую. И Юра копал вместе с ними, второпях, неумело, не помогая ничуть, а скорее мешая, но никто не сказал ему об этом, никто не отстранил. И вновь все звуки, все движения возле него ушли куда-то далеко, прикрылись плотной пеленой.

К Юре подходили мужчины и женщины, говорили, что скоро уйдёт поезд, что ему нужно ехать, что маму не вернуть и следует подумать о себе.

Юра оцепенело сидел возле могилы, не поднимая головы, и единственное желание владело им — чтобы все ушли, оставили его в покое. Ему нужно было разобраться, понять происшедшее.

Потом несколько раз протяжно гудел паровоз. Заскрежетали, трогаясь с места, вагоны. И вскоре все затихло…

Словно подчёркивая глубокую, степную тишину, где-то неподалёку от Юры закричала перепёлка: «пить-полоть!» Отозвалась другая. Взметнулись в небо жаворонки. Жизнь продолжалась…

Только теперь, когда вокруг никого не было, Юра дал волю слезам. Он плакал, прижав лицо к земле, не ощущая её колючей сухости. И ещё долго лежал, прижавшись к могильному холмику. Видения прошлого вдруг встали перед ним, и он так обрадовался, так жадно к ним потянулся, желая удержать их как можно дольше, хотя бы мысленно побыть в той своей жизни, где все было привычно, светло и защищено, в той жизни, которую так безжалостно смяли грозные непонятные события последнего времени.

Он увидел большую комнату в их имении под Таганрогом, свою любимую комнату с высокими зеркальными окнами, с камином, перед которым мог просиживать часами, безотрывно следя за причудливой игрой огня, своей фантазией оживляя страницы прочитанных книг. Описания путешествий стали самым любимым чтением. Он жил как бы двойной жизнью — одна состояла из ежедневных, привычных занятий: еды, уроков музыки, французского и немецкого языков, поездок в гости, позже этот ряд продолжили гимназия и домашние задания. В этой жизни он был по обязанности. Но вот, сидя перед камином с книгой в руках, он вступал в иной мир, где было столько опасностей, смены картин и лиц!

Бесконечно долго мог бродить Юра в этом выдуманном мире, и только голос мамы и ласковые её руки возвращали его к привычному теплу родного дома.

На краю их огромного парка росли густо сплетённые кусты бузины, пробивавшаяся сквозь них тропинка вела к пруду. Здесь, среди тишины и полного безлюдья, были у Юры места не менее любимые, чем старое кресло у камина. Возле пруда и разыскал его в тот летний день их старый садовник. «Барин, вас зовут», — сказал он. А по тропинке к пруду бежала мама в белом платье, праздничная, сияющая, следом за — нею легко и — упруго шёл высокий офицер с загорелым лицом. Это был отец.

Весь день они втроём ходили по парку, и мама тихо и напевно читала стихи. Её голос то звенел, то замирал, глаза мерцали, лицо бледнело от волнения, и Юра заражался этим волнением, ощущением чего-то невыразимо прекрасного, ряди чего хотелось жить и мечтать.

«Ты мужчина, — как-то сказала мать. — И конечно, должен быть сильным и ловким. Но душа — твоя должна чувствовать красоту, Юра. Без этого жизнь никогда не будет полной…»

Тот приезд отца был последним — началась революция. С тех пор в Юрину жизнь ворвалось так много непонятного, трудного, произошло так много перемен. Знакомые, посещавшие — Львовых, прежде такие уверенности, спокойствия, стали суетливыми, они часто спорили. Мама отсылала Юру из комнаты, но он слышал обрывки их разговоров, хотя и велись они вполголоса. Из этих обрывков он пытался сложить картину происходящего. Единственное, что он понял — это противоборство красные и белых. Красные подняли смуту, разрушили прежнюю жизнь, а белые встали на её защиту; и скоро, очень скоро все будет по-прежнему.

Проходили дни, но ничего не возвращалось… Незадолго до их отъезда в Киев, незнакомый человек принёс маме весть, что папа жив и находится в Ростове. Этот человек и посоветовал маме ехать в Киев. Юра слышал, как он сказал: «Наши скоро там будут, и вы встретитесь с мужем…»

Что же теперь станет с Юриной жизнью, теперь, когда все рухнуло?

…Склонилось к горизонту большое, расплавленное от зноя солнце. Тень от деревьев легла на могилу. Прошелестел сухими листьями ветер — предвестник наступающей ночи.

Юра не знал, как ему жить дальше, что делать, как поступить. Добираться ли к дяде в Киев или, быть может, вернуться обратно, в пустой, покинутый ими дом?

В звонкой степной тиши он вдруг явственно, услышал далёкие раскаты грома. Впрочем, небо было ясное, без единого облачка. Юра, понял, что это не гром, а звуки далёкой артиллерийской канонады. Значит, там идёт сражение.

Юра быстро поднялся, сразу решив идти туда — ведь там воюет с красными его отец. Он так обрадовался канонаде, подсказавшей ему выход из этой безысходности. Он не думал о том, как найдёт отца во фронтовой неразберихе и найдёт ли. Вернее, эти мысли вспыхивали в глубине его сознания, но он не задерживался на них, потому что перед ним забрезжила надежда и потерять её было невозможно. И Юра пошёл в сторону канонады. Он шёл, часто оглядываясь на могильный холмик, пока не затерялся этот холмик среди неровностей степи.

Впереди тёмной гребёнкой встал лес.

Не колеблясь, Юра вошёл в него. Он не выбирал дороги, шёл напрямик, иногда продирался через низкорослый кустарник, — брёл в высоких росных травах.

— Стой! — Окрик прозвучал неожиданно, резко, — как удар. И Юра, присев, ткнулся головой в кусты. — Кто идёт? — спросил тот же голос, клацнул затвор. И через мгновение кто-то по-прежнему невидимый приказал: — Выходи, стрелять буду!