Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства. Том 1. Книга 1. Под чужим знаменем. Книга 2. Седьмой круг ада

Но было тихо, очень тихо. Мёртвый Загладин лежал между такими же мёртвыми и никому не нужными вагонами.

Семён Алексеевич послушал ещё немного и осторожно двинулся вдоль вагонов. Заскрипел под его сапогами ракушечник. Этого только и ждал Бинский. Тенью скользнул он к насыпи, бесшумно нырнул в густой кустарник, прошелестел листьями. А уже на другой стороне насыпи не удержался и — была не была! — побежал, петляя, точно заяц, и жадно хватая широко открытым ртом воздух, ожидая всем своим устремлённым вперёд телом, что вот-вот в спину ему ударит пуля. Возле посёлка он пробежал огородами, перелез через забор лесопилки, затерялся среди штабелей леса. Тяжело дыша, остановился, смахнул руками с лица пот. Прислушался. Погони не было. Теперь можно было чуть передохнуть. И едва установил дыхание, снова, крадучись, двинулся дальше.

…Юра терпеливо ждал Бинского. Ему наскучило сидеть, и он снова ходил по двору, гонял длинной веткой воробьёв и голубей, бесцельно сбивал чурками другие чурки, и все равно ему было невесело и одиноко.

Несколько раз на крыльцо выходил Лысый-Прохоров, молча с тревогой смотрел, словно не замечая Юры, на улицу, прислушивался. И так же молча уходил.

Когда Лысый в четвёртый раз вышел во двор, Юра с пророческой беспечностью сказал ему:

— А может, он и вовсе сегодня не вернётся.

— Как то есть не вернётся?! — испуганно обернулся к нему Лысый. — Ты что мелешь?!

Но Бинский, вскоре пришёл. Вернее, почти приполз. Уставший до изнеможения, осунувшийся. Лицо и одежда были мокрыми, будто он только что побывал под душем.

— А, кадет, — глотнув воздух, сказал он тусклым голосом и тяжело поднялся по ступеням. — Сейчас!..

Не поняв, приглашали его в дом или нет, Юра направился вслед за ними. Дверь из коридора в комнату была открыта, и он увидел, что Лысый и Бинский колдуют над его курточкой: кажется, заталкивают под подкладку лист бумаги. И Юра окончательно все понял. Так вот почему и Бинский, и Прохоров каждый раз так настойчиво поили его чаем и заставляли снимать курточку! Это же неблагородно — без его согласия использовать его как тайного почтальона!..

Бинский и Лысый почти одновременно увидели Юру и сразу же стыдливо отдёрнули руки от курточки.

— Ещё минутку, кадет, — смущённо пробормотал Бинский, воровато отводя глаза в сторону.

— Я все видел, — сказал Юра и обиженно добавил: — Но почему… почему вы не сказали мне все прямо? Не доверяете? Думаете, испугаюсь чекистов?

— Не шумите, кадет! Не надо! — миролюбиво, без прежней насмешливости сказал Лысый и многозначительно взглянул на Бинского: — Достойная смена растёт у нас с вами, поручик, гордитесь!

— Так точно, господин штабс-капитан! — в лад ему готовно отозвался Бинский и протянул Юре курточку: — Идите домой, кадет, и скажите Викентию Павловичу, чтоб за маслом… Ну, в общем, скажите, что все в порядке! И смотрите, чтобы записка не попала куда не надо!

— Не попадёт! — твёрдо сказал Юра.

— Ну, вот и хорошо, — едва заметно осклабился Лысый и весело перемигнулся с Бинским. — Будем считать, что одним борцом с большевиками стало больше! Беги!

И хотя Юре не понравилось, как с ним покровительственно разговаривали, он все же в приподнятом настроении вышел на улицу. Побежал, футболя носками сандалий отшлифованный днепровской водой галечник. Иногда, тщательно осмотревшись вокруг, с тайной гордостью проводил рукою по курточке, чтобы убедиться, что записка на месте.

Красильников послал одного из чекистов за машиной, а сам с двумя помощниками стал досконально осматривать кладбище. Заглядывали в каждый вагон, поднимали с земли полусгнившие доски, копали под ними.

— Вроде он нас куда-то сюда вёл, — раздумчиво сказал Сазонов и по какому-то наитию неспешно направился в совсем заброшенный и поросший густой травой угол кладбища. Вагоны здесь зияли щелями и проломами, проржавевшие двери с трудом открывались. Всюду виднелись пятна уже успевшего усохнуть мазута. Постепенно чекисты приблизились к большому четырехосному пульману, лежащему на боку. Сазонов, кряхтя и отфыркиваясь, словно он забирался в воду, а не на крышу вагона, взобрался наверх, попытался ногой толкнуть дверь. Следом за ним на вагон забрались Красильников и пожилой чекист. Втроём они навалились на дверь — и она со скрежетом подалась.

Пожилой чекист протиснул голову в щель. Какое-то время всматривался в темноту, тихо буркнул скорее сам себе, чем товарищам:

— Фу ты, дьявольщина, похоже, что-то там есть… Солома какая-то или ящики…

Сазонов, не дожидаясь команды, пролез в щель, спрыгнул внутрь вагона, зашуршал там соломой. И через мгновение раздался его взволнованный голос:

— Семён Алексеевич!.. Товарищ Красильников! Вы поглядите, чего тут делается!..

Красильников тоже забрался внутрь вагона. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел слегка притрушенные соломой, аккуратно сложенные горкой винтовки и несколько ручных пулемётов «льюис», в другом углу вагона лежали цинковые ящики с патронами.

— Ну, дела! — поскрёб пятернёй затылок Красильников. — Надо ещё шукать! Вполне может быть, что тут у них не один такой склад.

Громыхая, к кладбищу примчался открытый «бенц», и Красильников подключил к поискам двух вновь прибывших чекистов. Искали до позднего вечера. Все исшарили, все оглядели, но ничего больше, кроме брошенной Бинским в кустах винтовки, её нашли.

Когда солнце окончательно приклонилось к закату, они погрузили найденное оружие и патроны в машину, уложили сверху уже задеревеневшее тело Загладина и пешим ходом, следом за машиной, отправились в город.

Около полуночи Красильников пришёл на Богдана Хмельницкого. Фролов ждал его, и Красильников подробно рассказал о дневных злоключениях.

— Нет, все-таки везучий я, — в завершение сказал Красильников. — Наверняка, подлец, в меня метил. Я ведь с этим… с Загладиным рядом шёл…

— Боюсь, Семён, заблуждаешься ты насчёт своего везения, — грустно улыбнулся Фролов и побарабанил пальцами по столу. — Уверен, что оружие, которое вы обнаружили, — лишь малая толика из того, что заготовили контрреволюционеры. Всего Загладин, конечно, тоже не знал. Но знал он, бесспорно, многое. Вот его и убрали.

— Шут его знает, может, и так, — легко вдруг согласился Красильников.

— А могло быть иначе, не навороти ты столько глупостей, — безжалостно и жёстко упрекнул его Фролов.

— Ну, знаешь!.. — обиженно вскинулся Красильников. — Какие ж такие глупости я сотворил?

— Много. И одна другой глупее. И одна другой дороже… Ну, во-первых, арестовывать Загладина надо было тихо, чтоб никто не видел, никто не слышал…

— Допустим, — согласился Красильников. — Но так уж получилось, не мог иначе.